Нечего прощать [СИ]
Шрифт:
— Отравление? — шокировано спросила Гнида.
— Да, — сказал врач, — еще бы минут десять и все. Но теперь вера есть в лучший исход.
— К ней можно? — спросила Гнида.
— Пока что не стоит, — ответил врач, — она сейчас спит.
— Ее подключили к аппаратам? — спросила Ирина.
— Нет, она вполне обходится без них.
Но Гнида не могла допустить, чтобы любимая бабушка пришла в себя и открыла рот. А если ее даже не подключили к аппаратуре — значит дело совсем плохо и надо срочно искать выход из положения.
— Я схожу в туалет, а потом прогуляюсь вокруг больницы, — сказала Гнида Ирине и удалилась.
Проскочив к лифтам она быстро обошла пост и оказалась возле комнаты сестры–хозяйки. У нее стояла большая
— Гнидову Полину куда повезли?
Сестра не поднимая взгляда пробежала глазами лист и ответила:
— Эта бабуля с отравлением. В сто шестой она.
Твердым шагом пройдя по коридору Гнида вошла в палату. Полина была тут одна. Она спокойно спала. Ее грудь плавно опускалась и поднималась, когда Полина дышала. Судя по всему худшее для нее было позади, но так только казалось. Потому что сразу же оценив обстановку, Гнида вытащила подушку из под головы бабушки и резким движением надавила на ее голову перекрыв для той доступ кислорода. Очень скоро Полина начала задыхаться, руки ее затрепыхались в предсмертной конвульсии и очень скоро все было кончено. Гнида подняла подушку и посмотрела на безжизненное лицо своей бабушки, которая так и не смогла понять, как ей удалось упустить и дочь, и внучку. Почему она не уберегла их. А теперь поплатилась за собственную нерасторопность. Она всю жизнь судила убийц и преступников, и сама погибла от преступления, от рук своей проклятой всеми внучки. Гниды. Теперь она и не могла называться иначе. Она предала свою кровь и теперь проклята оставаться между мирами, биться головой об эту стену и не найти выхода.
Гнида подняла мертвую голову, положила под нее подушку назад и довольная содеянным удалилась из палаты номер сто шесть. Она двигалась четко и спокойно, все движения были выверены до филигранности. Гнида плыла по этому течению так, словно одержала самую большую победу. В том числе и над собой.
Тем временем, дежурившая у палаты Антона и Андрея Анастасия увидела, как над входом в нее зажегся красный сигнал. Моментально сообразив, что происходит что–то совсем нехорошее и метнувшись к стеклянной стене, Анастасия четко разглядела как оба осциллографа, дававшие информацию о сердцебиении влюбленных, показывали прямые линии. Их сердца перестали биться. И в палате повисла гнетущая тишина, которую услышали и ощутили все вокруг. Так, словно это был последний день в истории мироздания, о котором уже успел спеть бразильский бард. В этом молчащем безмолвии установился только безумный и пронзительный крик зуммера осциллографа который продолжал фиксировать остановку любящего сердца, которое еще некоторое время назад обливалось слезами от потери самого дорогого, самого ценного и самого любимого.
И только легкий шепот нежно шелестел по больничному коридору и лишь самый мертвый мог распознать в этом царстве пустоты три простых слова.
Я.
Люблю.
Тебя.
Они продолжают мерно постукивать согласными и распевать гласные этих прекрасных слов, может потому, что четко осознают — эти двое избранных могут уже и не сказать их друг другу.
В общем, все кончилось для них хорошо.
28. ПРОДОЛЖАЮ ПУТЬ
Я так стремился попасть в небо, я парил
Но все кончилось снова на земле, я упал
Но солнце продолжает светить ярко
И я продолжаю свой путь…
Current music — Salem Al Fakir — Keep on walking
Привет, Сьелито!
А мы на финишной прямой!
Подводя итоги хочется отметить, этот путь был пройден не зря. А ты помнишь как рушатся мечты, желания, как они модифицируются
Я действительно поднялся высоко в небо, пока ощущал тебя рядом и летел надо облаками, городами и морями. Это было прекраснейшее чувство. И я сохранил его, пронесу его через годы — неважно сколько их будет дальше — год, пять, пятьдесят, сто пятьдесят. Оно неважно — я просто открыл для себя лучшую любовь на свете, самое большое счастье, которое искрится и заставляет тебя жить.
Так что я — продолжаю свой путь. Но он будет посвящен только тебе. И так до конца жизни. Пусть этот мир катится к черту и рассыпается. Мне все это неинтересно. Я умру либо в твоих объятьях, либо без тебя, но третьего в этом раскладе не будет никогда. А сейчас задумайся просто над тем, сможешь ли ты найти достойную замену моей любви. Тебе это станет ясно гораздо позже, а может раньше. А когда поймешь — просто не забывай того, что маячок в моей душе будет гореть для тебя. Что все мои книги, все мои письма, песни, мысли, сны и слова — они все только для тебя и только ради тебя.
Потому что никого не дано так любить
Как тебя, мой милый Андрюша, Сьелито, Соль…
Я очень люблю тебя, мой ласковый.
И жду. До самой смерти буду ждать.
Твой А.
02.03.2010(вечер)
Тела их были невесомы и быстро взлетали над палатой, в которой суетились врачи и медсестры, пытаясь вернуть к жизни упрямые сердца, которые остановились в унисон. Люди бегали, суетились, взлетали и разлетались в разные стороны подолы белых халатов. Сновали туда–сюда руки, аппараты. Шла борьба со смертью в ее самом явном и жестоком проявлении. Врачи выступали на стороне жизни и со всем пылом и страстью отдавались этой дикой битве в которой были просто обязаны одержать верх.
Но они уже не смотрели туда, а поднимались выше и выше. Причудливо изогнутый корпус Березугской больницы медленно уменьшался на глазах, становился почти игрушечным, словно на макете из пластика. А воздух продолжал поднимать их все выше и выше — так чтобы облака поскорее коснулись их и они смогли отдаться им, растворившись в этом прекрасном состоянии перехода от жизни к вечному существованию за пределами этого мира, который проклял их любовь, сделал ее невозможной. Ведь миру не дано понять, что любовь имеет право на существование в любом проявлении. Но он не может иначе, общество никогда не умело справляться со своими амбициями и завистью, потому что проигравших в любви намного больше — и свою накопленную злобу и желание отыграться за себя пускают на тех, кто по всей видимости, ухватил это чувство за хвост и стал его понимать. Такой человек обречен на порабощение общественным ханжеством и завистью. Все несчастливые люди ненавидят счастливых, завидуют им, и потому стараются подсознательно сделать все со своей стороны возможное, чтобы счастливые люди пополнили ряды несчастливых.
Антон и Андрей попали в облака, легкие как самый лучший пух, нежных как губы любимого, и красивых, как его лицо… В этот момент они поняли, что эфирность их тел, прозрачность и летучесть куда–то исчезли — они ощущали прикосновение рук, как будто все физические свойства восстановились.
— Как же я люблю тебя, милый мой, — сказал Андрей и прикоснулся рукой к щеке Антона и провел по ней очень нежно, так мягко и приятно, как мог сделать только он сам, — я так хочу чтобы ты был в моей жизни, и никуда не уходил.