Нечисти
Шрифт:
Свежевымытая сковородка радостно грянулась о деревянный пол, но старуха опомнилась и без малого полупудовая чугунина сама прыгнула, вернулась в коричневую руку.
– Какие новости? Что с ним? Не томи, храпоидол!
– Он-то в порядке. Памятники старины разрушает, бесчинствует, с джиннами якшается.
– Не выкобенивайся, Соныч, я тебя прошу. Что там? Точно с ним все в порядке?
– Точно. Городские рассказали... Сцепился он с Древними на мосту, со Сфинксами. – Гость глянул на выскочившие ведьмины когти, на побелевшие костяшки пальцев и
– После поподробнее узнаем у него самого, а пока так: буянил он очень уж по-странному в одном трактире, а сам был – как мухоморов объелся, потом помог, вылечил одного паренька, потом наскочил на Сфинксов.
– Ой, лихо мне! Да где ж это он на них наскочил? В ресторане, что ли?
– Нет, в том-то и дело. Его, видишь ли, в Древнюю Ночь на подвиги потянуло, на улицу выйти... Не обмирай, обошлось. Уже позади. Кончилось дело тем, что неведомо откуда вызвал он на помощь джинна, и сфинкс с джинном один другого на куски порвали. А другой сфинкс успел на место вернуться... Там тоже было дело темное, но об этом после... И вот теперь, как ты догадываешься, городским пришлось устроить призрак вместо одного из Сфинксов, а на мосту людишкам глаза отвести автоаварией.
– А сам он где? Лешенька?
– Лешенька твой, похоже, весь в папашу. Накуролесил и исчез. Куда – никто не знает.
Старуха сунула сковороду на плиту, обмякла, осторожно повалилась на скамью.
– Сейчас, полежу минутку... Васятка, поди ко мне... Все... Я теперь знаю. Сюда едет, железной дорогой. К вечеру будет. Если тебе ничего не надо пока – уйди на часок, а я отдохну. Тебе же еще ходоков встречать. И комнату, будь добр, очисти, Лешкина это комната. Вон у Петра свободно, там и поживи, а я свое гостеприимство без изъяну исполнила, не сердцем – так поклоном и обычаем... Вот и дай мне одной побыть да оклематься...
Да, повариха из Маши оказалась никакая. То есть все съедобно и местами даже вкусно, но с мамой – и думать нечего сравнивать.
– Слушай, здорово как! Спасибо, Машенька, было просто объедение.
– Только не Машенька! Я с детства терпеть не могу это пошлейшую форму моего имени. Понимаешь, с детства.
– Ну я же не знал...
– Вот теперь знаешь. – Маша прыснула. – Или тогда я тебя буду звать Денисочкин, а еще круче – Денисочка...
– Все, Маша, убедила, устыдила, уела. Буду звать тебя Машею, а если за провинности – то и Машенцией... Не робей, трогай, это же вода, а не кислота...
По знаку Дениса исчезла посуда и столовые приборы того же тяжеленного, с отливом в красное, металла, а на столе остались стоять кувшин с апельсиновым соком и два длинных стакана с «морозом»; все, кроме сока, – «местное», извлеченное из кухонной «стенки». В самом центре столешницы тихонечко плескался посреди миниатюрного бассейна крохотный фонтанчик: на скале сидит русалка, держит над собой раскрытый зонтик. Из штыря, едва заметного над полусферой
Маше любопытно и боязно; после подбадривающего приглашения потрогать она все же решается и мизинчиком прикасается к «шатру»...
– Какая холодная!
– Потеплее сделать?
– Нет. А это циркулирующая вода? Ну одна и та же?
– Не знаю, не задумывался... А, понял вопрос: да хоть руки мой, она всегда чистая, никогда не иссякает и держится на одном уровне. Более того... Дай-ка мне пальчик.
– Не дам... а зачем тебе?
– Черту фломастером проведу.
– А зачем ты на моем пальце проведешь фломастером черту?
– Увидишь, ну не бойся же.
Маша робко протягивает тот же мизинец и уже верещит: Денис хищно вцепляется в него, делает свирепое лицо... и зеленым фломастером осторожно извазюкивает всю подушечку.
– Сполосни теперь.
Маша с любопытством окунает пальчик в фонтан, тотчас выдергивает его и смеется:
– Ой!.. а где лак?
– Там же, где и чернила. Больно?
– Нет, что ты. Прикольно как... А еще чего он может?
– Да ничего. Просто фонтан с водой, которая всегда свежая и чистая. Можно зачерпнуть оттуда же и пить. Хочешь?
– Не-а. А вот если этот, где царапинка?
– Попробуй.
– Вау! Диня, смотри: нет царапинки... и лак тоже исчез. А нельзя сделать так, чтобы...
– Можно. И положить тебе в косметичку, да? Нет уж, пусть просто фонтаном побудет, а тебе мы чего-нибудь придумаем. У меня, кстати, муттер много чем таким пользовалась, но красилась всегда вручную.
– Я наоборот хотела, чтобы он лак не трогал. А... он так и будет у меня на столе стоять? Все время?
– Если захочешь – то да.
– Ур-ра-а! Ты такой... самый лучший в мире волшебник! А ты... не исчезнешь?
– Да пока не собираюсь.
– Пока – это до вечера... или до обеда?
– Пока – это пока мы с тобой... пока я тебе не надоем, одним словом.
– Ты никогда мне не надоешь, Денис.
– Хорошо бы. Ну что такое? Маш, ты... что с тобой, почему ты плачешь? – Денис растерялся, сунулся в карман, глянул на извлеченный носовой платок – тот стремительно обрел гладкую первозданную свежесть, – скомкал его... – Маша, да что с тобою?..
– Ничего. Просто... я воочию встретила... увидела, как может выглядеть счастье...
– И как же оно выглядит? – Главное было втянуть ее в разговор, отвлечь от слез.
– С конопушками. – Маша все еще всхлипывала, когда вдруг рассмеялась: запоздавшие слезинки разлетелись брызгами, и лишь под глазами остались две черные «панковские» дорожки. – Я очень страшная, да?
– Да. И психическая, но я не боюсь. У тебя когда день рождения?
– Дай платок... В августе, а что?
– Это далеко. Сейчас на базар пойдем, по косметику, дабы твой макияж не расплывался по пять раз на дню. Репетиция к празднику у нас будет.