Нечто подобное
Шрифт:
— Пожалуйста, курите, — брюзгливо ответила Николь.
— Герр Кальбфляйш курит? — поинтересовался Старк.
— Нет, — ответила Николь.
— Ему также не нравятся ваши музыкальные вечера, не так ли? Это дурной знак. Вспомните Шекспира, «Юлия Цезаря». Что-то вроде: «Я не доверяю ему, так как у него нет музыки». Вспоминаете? «У него нет музыки». Не описание ли это нынешнего Хозяина? К сожалению, я с ним не встречался. Но в любом случае мне очень приятно иметь дело с вами, миссис Тибодокс, поверьте мне. — Глаза Эмиля Старка были серые, очень яркие.
— Спасибо, — простонала Николь, желая, чтобы он ушел. Она чувствовала его превосходство в их разговоре, и это делало ее усталой,
— Вы знаете, — продолжал Старк, — очень трудно нам — нам, израильтянам, — иметь дело с немцами; у меня, без сомнения, были бы трудности с герром Кальбфляйшем. — Он выпустил дым от сигары; она с отвращением сморщила нос. — Это напоминает мне первого Хозяина, герра Аденауэра. По крайней мере, так я понял из исторических кассет, показанных мне в школе, когда я был мальчишкой. Интересно отметить, что он правил намного дольше, чем существовал весь Третий рейх… который должен был существовать тысячи лет.
— Да, — скучно сказала она.
— И возможно, если мы будем способствовать этому через систему фон Лессингера, то так оно и будет. — Теперь он смотрел искоса.
— Вы так думаете? И все же вы хотите…
— Я думаю, — сказал Эмиль Старк, — что если Третьему рейху дать оружие, в котором он нуждается, победа будет на его стороне, может, в течение пяти лет — и очень возможно, что и того меньше. Он обречен самой своей природой; в нацистской партии совершенно отсутствует механизм, посредством которого можно было бы получить Преемника фюрера. Германия разделится, превратится в собрание маленьких, гадких, вечно ссорящихся государств, как это было до Бисмарка. Мое правительство уверено в этом, миссис Тибодокс. Вспомните, как Гесс представил Гитлера на одном из крупных партийных собраний. «Гитлер — это Германия». Он был прав. Следовательно, что будет после Гитлера? Потоп. И Гитлер знал это. Кстати, в какой-то степени возможно, что Гитлер намеренно привел своих людей к поражению. Но это довольно извилистая психоаналитическая теория. Лично я нахожу ее слишком причудливой, чтобы доверять ей.
Николь задумчиво сказала:
— Если Герман Геринг будет вызволен из тех времен и перенесен сюда, вы хотели бы встретиться с ним лицом к лицу и принять участие в обсуждении?
— Да, — сказал Старк. — Фактически я на этом настаиваю.
— Вы… — уставилась она на него, — …настаиваете?
Старк кивнул.
— Я полагаю, — сказала Николь, — это потому что вы — духовное воплощение Вечного жида или какого-нибудь мистического существа в этом роде.
— Потому что я официальный представитель государства Израиль, его глава фактически. — И он замолчал.
— Это правда, — спросила Николь, — что вы собираетесь отправить зонд на Марс?
— Не зонд, — сказал Старк. — Перевозка. На днях мы организуем наш первый кибуц там. Марс — это, если можно так выразиться, один большой Негев. Когда-нибудь мы будем там выращивать апельсиновые деревья.
— Счастливый маленький народ, — едва слышно сказала Николь.
— Простите? — Старк приложил руку к уху — он не расслышал.
— Счастливые. У вас есть стремление. А у нас в Штатах… — Она задумалась. — Нормы. Стандарты. Все это очень приземленные вещи, не сочтите за каламбур в связи с космическими перелетами. К черту вас, Старк, вы приводите меня в какое-то волнение и замешательство. Я не знаю почему.
— Вам следует посетить Израиль, — сказал Старк. — Он вас заинтересует. Например…
— Например, меня можно было бы обратить в иную веру, — сказала Николь. — Поменять мое имя на Ребекку. Послушайте, Старк, я уже достаточно с вами поговорила. Мне не нравится эта затея из доклада Вольфа — я считаю ее слишком рискованной, эту идею латать
— Но эта попытка, — сказал Старк, — порадует неонацистские элементы. Вы заручитесь их поддержкой.
Николь с горечью сказала:
— И вы считаете, что это рассеет мое беспокойство? Уж вы-то должны понимать, какой это злой предвестник.
Какое-то время Старк ничего не говорил; он курил свою филиппинскую сигару, сделанную вручную, и мрачно смотрел на нее. Затем он пожал плечами:
— Я полагаю, мне пора откланяться, миссис Тибодокс. Возможно, вы правы. Я бы хотел обдумать это и посоветоваться с другими членами моего правительства. Увидимся на музыкальном вечере здесь, в Белом доме. Будут ли исполняться Бах или Гендель? Мне нравятся оба эти композитора.
— У нас сегодня будет исключительно израильский вечер, только для вас, — сказала Николь. — Мендельсон, Малер, Блох, Копеланд. Вас это устроит? — Она улыбнулась, и Эмиль Старк улыбнулся ей в ответ.
— Есть ли копия доклада генерала Вольфа, которую я мог бы взять? — спросил Старк.
— Нет. — Она помотала головой. — Это же Хранители — главный секрет.
Старк поднял брови и перестал улыбаться.
— Даже Кальбфляйш не увидит этого, — сказала Николь. Она была непоколебима в своем решении, и определенно Эмиль Старк мог это понять. В конце концов, он был профессионально проницателен. Она подошла к своему бюро и села. Ожидая, когда он уйдет, предполагая, что он это сделает, она сидела, просматривая фолиант с различными заметками, который оставила для нее Леонора, ее секретарь. Они были скучными — или нет? Она еще раз внимательно прочитала помещенную сверху заметку. В ней сообщалось, что разведчик талантов из Белего дома не смог выписать великого ужасного невротика, пианиста Роберта Конгротяна для сегодняшнего вечера, так как Конгротян неожиданно покинул свой дом в Дженнере и самовольно отправился в санаторий, где ему будут делать электронно-шоковую терапию. Считалось, что никто об этом не знал.
Вот черт, с горечью подумала Николь. Ну что ж, это означает — конец сегодняшнему вечеру: я могу спокойно отправляться спать сразу после ужина. Поскольку Конгротян был не только самым лучшим исполнителем Брамса и Шопена, но также и блестящим, эксцентричным остряком.
Эмиль Старк дымил своей сигарой, с интересом наблюдая за ней.
— Вам говорит что-нибудь имя Роберт Конгротян? — требовательно спросила она, поднимая на него глаза.
— Конечно. Что касается определенных композиторов-романтиков…
— Он снова болен. Умственное расстройство. Уже в сотый раз. Разве вы об этом не знали? Разве вы не слышали никаких слухов? — В ярости она отшвырнула заметку, та соскользнула на пол. — Иногда мне хочется, чтобы он в конце концов убил себя или умер от прободения толстой кишки или что там у него на самом деле. На этой же неделе.
— Конгротян большой артист, — кивнул Старк. — Я могу поддержать ваше беспокойство. А в этом хаосе наших дней с такими элементами, как «Сыны Службы», марширующими по улицам, и всей этой вульгарностью и посредственностью, которая, кажется, вот-вот поднимется и вновь утвердит свои права…