Нечто подобное
Шрифт:
На кухне он приготовил себе яичницу с беконом, и пока она жарилась, он покормил своего питомца, единственное животное, которое разрешалось держать в доме, маленькую зеленую черепаху Георга III. Георг III съел сушеных мух (25 процентов белка, более питательно, чем человеческая пища), гамбургер и муравьиные яйца — завтрак, который заставил Винса Страйкрока задуматься над аксиомой.
— Нельзя объяснить вкусы других людей, особенно в восемь утра.
Еще пять лет назад он мог бы позволить себе иметь птицу в доме «Адмирал Бурагино», но теперь это запрещалось правилами. Действительно, слишком шумно. Правило С205 гласило: «Вам не следует свистеть, петь, чирикать или щебетать». Черепаха была нема — так же как и жираф. Но жирафы были запрещены, так же как и прежние друзья человека — собаки и коты, друзья, которые пропали из виду во времена Хозяина
На экране телевизора высохшее, вытянутое, почти старческое лицо исчезло и его сменила музыкальная пауза — момент, предназначенный лишь для слухового восприятия: Перси Грейнжер, мелодия под названием «Handel [2] на Стренде», банальнее не придумаешь… Логичное завершение тому, что только что передавали, подумал Винс. Он резко щелкнул каблуками, вытянулся по стойке «смирно», застыл, пародируя немецких солдат — подбородок вверх, локти напряжены, — пока из репродуктора телевизора звенела музыка, Винс Страйкрок по стойке «смирно» под детскую музыку, которую верхи, так называемые Хранители, сочли здесь уместной, как хайль, — сказал Винс и поднял руку, как когда-то в старину салютовали нацисты.
2
нем. „суета“
Музыка продолжала звенеть.
Винс переключился на другой канал.
Там на экране мимолетно появился загнанного вида человек в окружении толпы, которая, казалось, его подбадривала; он и еще двое с обеих сторон, явно полиция, исчезли в припаркованной машине. Тут же тот, кто передавал последние известия, сообщил:
— …и так же, как в сотнях других городов по всем Штатам доктор Джек Доулинг, ведущий психиатр Венской школы здесь, в Бонне, арестован, так как он протестует против недавно возведенного в закон билля, Акта Макферсона… — Полицейская машина на экране укатила.
Вот черт, дурной знак, мрачно подумал Винс, знак нашего времени; учреждается все больше репрессивных запугивающих законов. У кого теперь мне искать помощи, если уход Джули заставит меня совсем свихнуться? А ведь очень может быть. Я никогда не консультировался у аналитиков — за всю свою жизнь я не испытывал такой необходимости, но сейчас… такого еще не было, так плохо мне еще никогда не было. Джули, подумал он, где ты?
Теперь на экране сменились кадры, но сюжет был все тот же. Винс Страйкрок увидел новую толпу, других полицейских, уводящих другого психоаналитика. Еще одна протестующая душа была арестована.
— Интересно, — мурлыкало в телевизоре, — наблюдать такую верность одного из пациентов этого аналитика. А почему бы и нет? Ведь возможно, этот человек доверял психоанализу многие годы. И куда его привело? — подумал Винс.
Джули, сказал он сам себе, если ты сейчас с кем-нибудь, с каким-нибудь другим мужчиной, будет беда. Либо я рухну замертво — это убьет меня сразу, — либо я убью тебя и этого типа, кто бы он ни был. Даже если особенно если это мой друг.
Я верну тебя, решил он. У нас с тобой совсем другие отношения; не такие как были у меня с Мэри, Джин и Лорой. Я люблю тебя, вот в чем дело.
Боже, подумал он, я влюблен, и в это время, в этом возрасте! Немыслимо. Если бы я ей сказал, если бы она знала, она бы умерла со смеху. Вот так-то, Джули.
Я должен пойти к аналитику, понял он, по поводу такого моего состояния. Когда я в полной психологической зависимости от холодной, эгоистичной Джули, когда я просто не могу без нее жить. Черт, этого не может быть. Это глупость.
А смог бы доктор Джек Доулинг, ведущий психиатр Венской школы в Бонне, вылечить меня? Освободить меня? Или вот этот дурной человек, которого они показывают, этот — он прислушался к словам репортера, который продолжал монотонно жужжать вслед удалявшейся полицейской машине — Этон Саперс, подумал Винс, мне очень плохо; мой крошечный мир рухнул сегодня утром, когда я проснулся. Мне нужна женщина, которую я, возможно, больше никогда не увижу. Лекарства АО «Химия» здесь мне не помогут… разве что если принять смертельную дозу. Но это не та помощь, что мне нужна. Может, мне
Мы с Чаком — «Сыны Службы», с каким-то жутким ощущением подумал Винс. В эксцентричной униформе, маршируя вниз по улице, выслушивающие насмешки. И все верующие — во что? В окончательную победу? В Гольтца, который похож на крысолова из фильма? Он съежился от этих мыслей. И все же сама идея запала ему в душу.
Проснувшись в своей квартире на самом верху дома «Адмирал Буратино», худой и лысеющий Чак Страйкрок, старший брат Винса, близоруко сощурился на часы, чтобы выяснить, нельзя ли было еще немного поваляться в постели. Но этот предлог не имел никакой силы: на часах было 8.15. Время вставать… Машина, продающая последние новости, громко рекламирующая свой товар на улице, разбудила его. К счастью, вовремя. И тут вдруг, к своему величайшему изумлению, Чак обнаружил, что в его постели был кто-то еще. Он раскрыл глаза шире и, стараясь не двигаться, стал рассматривать очертания той, а то, что это была женщина, он понял сразу по разметавшимся темным волосам той женщины, что была рядом. Это была молодая женщина, знакомая ему женщина (ему стало легче — а может, и наоборот?). Джули! Жена его брата Винса! Этого еще не хватало. Чак сел в постели. Так, разберемся, обратился он сам к себе поспешно. Вчера вечером — что же происходило здесь вчера вечером после ВСЕХ ДУШ? Появилась Джули, не так ли? Совершенно обезумевшая, с чемоданом и двумя пальто и стала рассказывать бессвязную историю, которая в конце концов свелась к одному простому факту: она официально порвала с Винсом, ее ничто больше с ним не связывало и она была свободна в своих поступках. И вот теперь она здесь. Но как? Этого он не мог вспомнить. Ему всегда нравилась Джули, но это ничего не объясняло. То, что она сделала, касалось ее личной тайны, внутреннего мира ценностей и отношений, а не его лично, не чего-либо реального, вещественного.
Однако вот она, Джули, все еще крепко спит; физически здесь, но, подобно моллюску, она ушла в себя, свернулась калачиком и спряталась в раковине, что было неплохо, так как для него все это казалось кровосмешением, несмотря на ясность закона в этих вопросах. Она для него была скорее членом его семьи. Он никогда не заглядывался на нее. Но прошлым вечером после нескольких рюмок — а, вот в чем дело: он не мог больше пить. Или нет, он мог, и когда он выпил еще, с ним произошли разительные перемены, которые, казалось, были только во благо: он стал смелым, решительным, открытым, превзошел сам себя, вместо обычного своего молчаливого, угрюмого состояния. Но вот зато какие были последствия. Взгляните, во что его втянули.
И все же где-то глубоко в душе он не слишком возражал. То, что она появилась здесь, было ему комплиментом.
Но в следующий раз, когда он встретится с Винсом, проверяющим удостоверение личности у входа, ему будет неловко, потому что Винс захочет обсудить этот вопрос на глубоком, значимом, серьезном уровне, напрасно распаляясь в интеллектуальном анализе основных мотивов. Какова была истинная цель Джули — покинуть его и прийти сюда? Почему? Начнутся онтологичекие вопросы, такие, что одобрил бы Аристотель, телеологические изыскания в стиле того, что они когда-то называли «конечная цель». Винс шел не в ногу со временем; все это стало бессмысленным, никому не нужным. Надо бы мне позвонить шефу, решил Чак, и сказать ему — попросить у него позволения прийти позже. Мне нужно уладить все с Джули: что теперь делать и что делать дальше. Сколько она здесь останется и будет ли давать деньги на расходы. Главные нефилософские вопросы практической натуры.
Он приготовил кофе и сидел на кухне, потягивая его, в пижаме. Наладив телефон, он набрал номер шефа, Мори Фрауенциммера. Экран стал бледно-серым, затем белым, как бы в тумане, стали вырисовываться части тела Мори. Мори брился.
— Да, Чак?
— Привет, — сказал Чак и услышал, как явно гордо звучит его голос. — У меня здесь девчонка. Так что я опоздаю.
Это был мужской разговор, не имело значения, кто была эта девчонка; не следовало вдаваться в такие подробности. Мори не стал спрашивать, на лице у него появилось непроизвольное восхищение. Затем — осуждение. Но восхищение было первым. Чак ухмыльнулся: его не волновало осуждение.