Нечто подобное
Шрифт:
— Черт с тобой, — сказал Мори. — Но тебе лучше появиться в конторе не позже девяти. — Все его интонации говорили: если бы я был на твоем месте; я тебе завидую, черт бы тебя побрал.
— Ага, — сказал Чак, — появлюсь, как только смогу. — Он взглянул на кровать и Джули. Она сидела. Возможно, Мори ее видел. А может, и нет. В любом случае пора было закругляться. — Пока, Мори, старина, — сказал Чак и повесил трубку.
— Кто это был? — сонно спросила Джули. — Это был Винс?
— Нет, мой шеф. — Чак поставил еще воды, чтобы сварить кофе для Джули.
— Привет, — сказал он, снова подходя к кровати и усаживаясь рядом
— Я забыла свою расческу, — прагматично ответила Джули.
— Я куплю тебе расческу в холле у фармацевта.
— Да, такие жалкие, маленькие пластмассовые штучки.
— Хм, — сказал он, испытывая какое-то сентиментальное чувство по отношению к ней и понимая, что она ему нравится. Вся эта ситуация — она в кровати, он сидит рядом в пижаме — была одновременно и горькой и приятной; она напоминала ему о прежней, последней семейной жизни, закончившейся четыре месяца назад.
— Привет, — сказал он, похлопывая ее по бедру.
— О Боже, — сказала Джули. — Лучше бы я умерла. — Это не прозвучало как его вина, она не осуждала его, это было сказано без всяких эмоций, как будто она подводила итог их вчерашнему разговору. — Зачем это все, Чак? — сказала она. — Я люблю Винса, но он такой глупый, он никогда не повзрослеет и не научится жить. Он всегда играет в какие-то игры, где он олицетворение современной организованной общественной жизни, человек-учреждение, целомудренный и простой, в то время как он не такой. Но он молод. — Она вздохнула. Этот вздох охладил Чака, потому что это был холодный, жесткий, однозначно отрицающий вздох. Она списывала со счетов другое человеческое существо, она отделяла себя от Винса с таким минимумом отрицательных эмоций, как если бы она вернула книгу в библиотеку.
Боже мой, подумал Чак, этот человек был твоим мужем, ты любила его. Ты спала с ним, жила рядом с ним, знала все что можно о нем — фактически знала его лучше, чем я, а он был моим братом гораздо дольше, чем ты жила на свете. Женская плоть на самом деле очень жестка, подумал он. Страшно жестка.
— Мне надо на работу, — нервно сказал Чак.
— Это мне там кофе варится?
— Да, конечно.
— Принеси, пожалуйста, его сюда, Чак.
Пока он ходил за кофе, она оделась.
— А что, старина Кальбфляйш выступал сегодня утром? — спросила Джули.
— Я не знаю. — Ему не пришло в голову включить телевизор, хотя прошлым вечером он прочитал в газете о предстоящей речи. Ему было наплевать, что собирался говорить старик, о чем бы ни шла речь.
— Тебе действительно нужно бежать в свою маленькую фирму и работать? — Она в упор смотрела на него, и он, может быть, впервые в своей жизни увидел, что у нее был прекрасный естественный цвет глаз и блеск отполированной поверхности камня, которые можно было заметить только днем. У нее был необычный квадратный подбородок и немного большой рот, который она часто кривила, что придавало лицу какое-то трагичное выражение. Ее губы были неестественно красны и чувствительны, что отвлекало внимание от тусклокоричневого цвета волос. У нее была хорошая фигура с округленными формами, и она хорошо одевалась: то есть она шикарно выглядела во всем, что бы ни надела. Казалось, любая одежда ей подходит, даже хлопковые платья массового производства, с которыми другие женщины испытывали бы трудности. Теперь на ней было все то же вчерашнее платье оливкового цвета с черными круглыми пуговицами, дешевое платье, и все же она в нем выглядела элегантно, иначе не скажешь. У нее была аристократическая осанка и вся ее конституция. Об этом говорили ее подбородок, ее нос, отличные зубы. Она не была немкой, но она была с севера, возможно, шведка или датчанка. Взглянув на нее, он подумал, что она отлично выглядит. Ему казалось очевидным, что она останется такой всегда и не увянет с годами. Казалось, ее не сломить. Он не мог представить ее неряшливой, толстой или вялой.
— Я голодна, — сказала она.
— Ты хочешь сказать, что я должен приготовить тебе завтрак. — Без сомнения, он был прав.
— Я уже приготовила все завтраки, которые должна была готовить мужчинам, будь то ты или твой бессловесный брат-младенец, — сказала Джули.
И снова ему стало страшно. Она была слишком резкой, слишком быстрой, он знал ее, знал, что она такая, — но нельзя ли было хоть на время сдержать себя, сделать вид? Неужели она собиралась перенести на него свое настроение последнего разговора с Винсом? Разве у них не будет медового месяца?
По-моему, я действительно попал в переплет, подумал он. Мне досталось слишком много всего сегодня: я к этому не готов. Боже, может быть, она уйдет, я на это надеюсь. Это была детская надежда, очень упадническая. Это было немужественно, несолидно, ни один настоящий мужчина не вел себя таким образом, он это понимал.
— Я приготовлю завтрак, — сказал он и отправился на кухню. Джули стояла в спальне перед зеркалом и расчесывала волосы.
Резко, в своей обычной живой манере, Гарт Макрей сказал:
— Заткни его. — Робот-двойник Кальбфляйша остановился. Его руки застыли в последнем жесте. Увядшее лицо стало пустым, двойник ничего не сказал, и ТВ-камеры тоже автоматически отключились одна за одной; им нечего больше было передавать, и техники, стоящие за ними, все они были «гесы», знали об этом. Они посмотрели на Гарта Макрея.
— Мы передали это послание, — проинформировал Макрей Антона Карпа.
— Отлично, — сказал Карп, — этот Бертольд Гольтц, эти ребята из «Сынов Службы» тревожат меня: я думаю, эта сегодняшняя утренняя речь немного рассеет мой законный страх. — Он робко взглянул на Мак Рея в поисках подтверждения, так же как и все в комнате контроля, инженеры, обслуживающие двойника из компании «Карп и сыновья».
— Это только начало, — определенно сказал Макрей.
— Точно, — согласился, кивая, Карп. — Но хорошее начало. — Подойдя к двойнику Кальбфляйша, он в высшей степени осторожно дотронулся до его плеча, как будто ожидал, что после толчка тот возобновит свою деятельность. Этого не случилось. Макрей засмеялся.
— Я бы хотел, — сказал Антон Карп, — чтобы он упомянул Адольфа Гитлера: ну вы понимаете, сравнивая «Сынов Службы» с нацистами, более явно сравнить Гольтца с Гитлером.
— Но это бы не помогло, — ответил Макрей. — Как бы верно это ни было. Сразу видно, что вы не настоящая политическая фигура, Карп: почему вы считаете, что истина — это лучшее, к чему надо стремиться? Если мы хотим остановить Бертольда Гольтца, то нам не следует идентифицировать его с Гитлером просто потому, что где-то глубоко в душе пятьдесят один процент местного населения желал бы видеть нового Гитлера. — Он улыбнулся Карпу, который выглядел очень взволнованным; он опасался чего-то и практически дрожал.