Неделя холодных отношений
Шрифт:
– Давай, я ещё дров потаскаю?
– Конечно. Только подожди немного….
Не вставая с кучи набросанных камышовых остатков, Глеб выбрал из нескольких пивных жестянок, аккуратно сложенных рядом, за корневищем, одну, яркую, сильным движением ножа вырезал у неё верх, отогнул и привязал к крышке круговую веревочку.
– Держи.
– Зачем?
– Хватает же у некоторых людей воздуху на неразумные вопросы…
Капитан Глеб вскочил на ноги, надел верёвочку сыну на шею. Полюбовался произведением инженерной мысли.
– Пока будешь дрова носить – собирай между делом в банку старый шиповник. Пригодится.
Пока Сашка приходил к костру, бросал охапки сухих сучьев, и уходил, гремя пищевой банкой по нагрудным металлическим кнопкам своей красивой куртки, капитан Глеб аккуратно, в одинаковый размер подрезал все камышовые валики, заготовленные сыном. Не спеша, совсем не отодвигаясь лицом от сильного жара огня, он до конца распустил капроновый овощной мешок на несколько клубков оранжевых пластмассовых ниток.
Перчатки – на груди, в проёме немного расстёгнутой куртки. Работать с тонким материалом Глеб привык голыми руками.
Через час у него получились две симпатичные, в рост человека, толстенькие циновки из сложенных вплотную друг к другу и прочно перевязанных камышовых заготовок.
– Вот, лежбище котиков становится всё комфортабельней!
Капитан Глеб Никитин отряхнул комбинезон от сухой пыли и подмигнул Сашке.
– Снизу – тепло. Справа – костёр, слева – стена корневища. Сверху…
– Ангелы плюются, глядя на это наше безобразие!
Отец и сын согласно захохотали.
На землю, под коврики, лёг весь лапник, все остатки камыша. На корнях вывороченного пня Глеб заботливо и практично устроил несколько полочек для будущих припасов.
– Давай-ка, сын, употребим ещё немного горячительного.
Приметные для каждого из них личные банки с ягодным кипятком давно уже стояли на привычных местах с краю костра.
Сашка держал банку перчаткой, нетерпеливо, обжигая губы, часто отхлёбывал и уворачивался лицом от лёгкого соснового дымка. Капитан Глеб поставил свою банку в снег.
– Допьём, и пока ещё солнце есть, сходим, прогуляемся за желудями. Считаю, что джентльменам навроде нас негоже коротать долгие зимние вечера без кофе у камина. Согласен?
Сашка кивнул, вытер нос рукавом.
После долгого снегопада деревья и на обрыве, и в оврагах стояли мокрые и тёмные с одной, с восточной, стороны.
Дюжина старых дубов тихо шелестела в высоте не опавшими вовремя, осенью, жестяными листьями. Снега под дубами нападало не так уж и много.
Сначала они раскидывали старые листья ногами, потом стали искать жёлуди наощупь. Сашка первым поднял две штуки, в азарте встал под одним из могучих деревьев на колени. Некоторые жёлуди были вроде как раздавлены, их чёрные шапочки валялись отдельно, на многих топорщилась коричневая отмокшая скорлупа.
«Хорошо хоть, что немного подмёрзли, не такие уж будут и противные поначалу…».
Капитан Глеб знал, что на третий-четвёртый день эти почти гнилые жёлуди будут казаться им лакомством.
– Всё, хорош! Половину рощи мы уже подмели, успели. Остальное соберём завтра с утра.
– А я ещё каштаны видел на просеке! Два или три дерева! Давай завтра и там пройдёмся! Будем, как в Париже!
– Каштаны очень горькие в наших лесах.
– Я всё равно попробую.
– Угостишь?
– Нет, я их под одеялом в одиночку сжую! Весь килограмм!
Сашка повторно и весело шмыгнул носом.
И опять, когда они вернулись к зимовью, капитану Глебу не пришлось длинно объяснять сыну, зачем он ещё днём принёс от берега и уложил с края костра, почти в огонь, несколько больших плоских камней.
Очищенные и вымытые жёлуди сначала резко шипели на раскалённых камнях, потом от них запахло тёплым кофе.
– Терпи. Напиток готовим серьёзный, требующий времени. Напоминай только мне, что продукт нужно пошевеливать, чтобы совсем уж сильно не пригорел.
– И это мы будем.… Без сахара?
Сашка сморщился.
– И без серебряных ложечек, без свежих сливок, без покашливания возле наших кресел седовласого дворецкого.
Глеб Никитин сидел в привычной уже, удобной позе, опираясь плечами на высокое корневище, подбрасывая мелкие прутики в огонь костра.
– …Когда я был немного помельче, чем ты сейчас, из тюрьмы отпустили брата моей мамы, твоей бабушки. Мне Алик приходился, естественно, родным дядькой, и было ему тогда.… Да, лет тридцать, не больше. Времена тогда, когда он сел, были лихие, говорили, что срок ему дали фраерский, за драку, за стволы вроде.… Но не важно, не об этом сейчас хочу говорить.
Ну вот, отсидел Алик семь лет, но вышел с прежним ещё характером, смешливым и справедливым. Учил нас, пацанов, родную кровь, понятиям правильной жизни, сёстрам своим помогал по хозяйству, чем мог….
Главное, что меня поразило тогда в дядьке Алике – после тюрьмы он ел только белый хлеб и постоянно таскал в карманах конфеты! Жили-то всеми близкими семьями бедновато, по-рабочему, роскоши такой конфетной никогда даже мы, ребятня, не знали. А тут взрослый, зэк, конфетками постоянно хрустит! Попробовал как-то я сопли пустить перед своей мамой, выпрашивая лишнюю конфету, на Алика тогда по-наглому кивнул, мол, чего, он-то жрёт сладкое, и мне тоже хочется, да и нам, всем мальчишкам…
Капитан Глеб Никитин отмахнулся от злого дыма, случайным ветром брошенного ему в лицо, отвернулся, потёр глаза.
– Ну?
– Гну.
Глеб бросил ещё ветку в костёр.
– Ну и получил от матушки такого, что до сих пор помню. Мне наподдавала, потом сама разревелась. Объяснила, как они с сёстрами все эти семь лет собирали передачки Алику в тюрьму…. Раз в полгода, кроме самой дешёвой махорки, носков самовязанных, куска сала, добавляли ещё в посылку обязательно и по две-три карамельки, которые от нас, от своих пацанов, наши матери отнимали. Для сладости, для братишки своего непутёвого…. Любовь-то, да уважение, они, знаешь ли, особо не разбирают, кому женщина добра в этот момент желает…. Вот так.