Неделя колдовства
Шрифт:
Впрочем, скоро выяснилось, где все. Все были в Доме культуры - пришли, оказывается, встречать гостей из города. То есть, их класс.
***
Вася Матюшкин гордо ввёл класс в большой зал, и тут они все и обнаружились - старики и старухи, искрящиеся улыбками, накрывшие, оказывается, для ребят из города большой стол в актовом зале. И чего только на этом столе не было! Всё там было! И мёд в деревянных и берестяных
Ласковые старики и старухи - в этом отношении Милкина бабуля не наврала, молодых и даже просто пожилых людей на её "малой родине", похоже, и впрямь не осталось, только крепкие кряжистые старики и осанистые старухи жили в деревне Шушарино, - быстро "разобрали" ребят по рукам, как говорится; окружили их, разделили между собой - опекать сразу принялись. Усадили их за стол, сами сели вперемешку с ними и принялись потчевать дорогих гостей. Клара даже несколько растерялась от такого радушия, это по её лицу было видно. И ещё, она явно смущалась оттого, что они-то, класс-то, не догадались деревенским жителям подарки городские привезти! Хотя, какие подарки? Газеты свежие? Лекарства? Вон какая зажиточная деревня-то - Шушарино. Всё у них тут, похоже, есть, хотя заранее, конечно, Клара не могла об этом знать.
Милку усадила за стол высокая старуха в глухом бордовом платье до пола, в чёрной безрукавке поверх платья, в белом платке с синими узорами на голове. Светка, к счастью, жалась всё время к подружке, поэтому за столом оказалась рядом с ней. Милка пихнула Светку в бок и прошипела ей на ухо:
– Свет, не ешь НИЧЕГО! Только делай вид, что ты ешь!
– Почему?
– шепнула в ответ Светка, уже протянувшая было лапу к тарелке с аппетитными румяными пирожками, от которых на весь зал дивно пахло яблоками и корицей.
– По кочану!
– сердито отозвалась Милка, ещё больше понижая голос.
– Не знаю! Интуиция.
– У тебя интуиция, а у меня в животе бурчит!
– тихонечко заныла Светка, пожирая глазами пирожки и прочие лакомства, в изобилии громоздившиеся на столе прямо перед её носом.
– Потерпи! Я тебе потом свои пирожки дам, домашние, мне бабуля в дорогу напекла, - цыкнула на неё Милка.
– Ну хоть чаю-то можно выпить?!
– возмутилась Светка.
– Нельзя!
– отрезала Милка, сглатывая голодную слюну.
Странно - она ведь вчера, после школы, плотно поела перед дорогой, да и в поезде что-то домашнее схомячила, а сейчас, глядя на всё это пиршество, внезапно ощутила дикий голод, словно год не ела.
– Потерпи, Свет, - склонилась Милка к уху подружки, - очень тебя прошу, потерпи! Не надо ничего у них брать...
Светка коротко простонала, но послушалась. Лапы свои от блюд с яствами убрала и даже зажала руки между коленями.
А старуха в бордовом платье тут же принялась их потчевать.
– Девочки, солнышки мои, кушайте, кушайте на здоровье!
– ласково забормотала-запела она и принялась нагружать их тарелки пирожками, блинчиками, оладушками, придвинула к ним поближе туесок с мёдом, положила каждой на тарелку по огромному розовому яблоку.
– С дороги-то... из города-то... на одной химии магазинной, небось, вас рОстят-то, кушайте, поправляйтесь, ласточки мои...
– Спасибо, - мужественно отказалась Милка, - мы ещё не успели проголодаться, мы хорошо дома поели. Спасибо вам большое, мы потом...
– Мы потом, - пискнула Светка, шумно сглотнула слюнки и даже зажмурилась, чтобы ничего из всей этой кулинарной красоты не видеть и не соблазниться ненароком.
А вот Милка зажмуриваться не стала и потому ясно видела, как ребята наворачивают за обе щёки, словно все они действительно из какого-то голодного края приехали в богатую деревню Шушарино. Димка, например, Шестопёров заглатывал пирожки, как семечки, один за другим, да и прочие от него не отставали. И висел над этим сказочным столом ровный гул стариковских голосов - кушайте, миленькие наши, кушайте, ребятушки, угощайтесь, поправляйтесь...
– Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало, - прошептала Милка себе под нос. И ещё кое-что ей вспомнилось, тоже из сказок: "Ты сперва меня, молодца, накорми, напои, в баньке попарь, а потом уж и в печку на лопате сажай!"
Милка невольно вздрогнула и отодвинулась от стола. Старуха в бордовом платье пристально смотрела на неё. Просто, можно сказать, уставилась на Милку в упор. Смотрела, смотрела и вдруг спросила:
– А ты, девочка, никак, Василисы Гордеевны нашей внучкой будешь?
– Да, - с трудом выдавила Милка.
– Я её внучка. Меня зовут Мила... то есть, Людмила. А вас как зовут, бабушка?
– вежливо спросила она, пересиливая себя. Совершенно Милку не интересовало, как эту старуху зовут, но вежливость проклятая обязывала.
– Степанида Федосеевна я. Соседки мы с твоей бабушкой, через два дома живём, - так и заискрилась улыбкой старуха.
Но Милка ясно увидела - фальшивой эта улыбка была. Губы Степанида Федосеевна широко, приветливо якобы, растянула, а о глазах своих забыла. И увидела Милка в этих старческих, уже выцветших, голубовато-серых глазах некий нехороший твёрдый огонёчек, словно Степанида эта Милкину бабушку за что-то очень крепко недолюбливала... Или ей всё это показалось? А может, и с едой, с угощеньем, тоже - показалось? Нет! Нет, решительно подумала Милка. Не показалось ей ничего. Потому что она, Милка, - ЧУЕТ... Чует, что что-то тут не так. И не просто "не так", а очень даже сильно - "не так"!