Неделя колдовства
Шрифт:
"Дикий он, братец мой, незнакомых людей дичится", - вспомнила Милка бабушкины слова об её троюродном брате. И как же этот дикий "дядя" Семён сумеет ребятам понравиться, интересно знать? Тоже будет всем фальшиво улыбаться, как эта старуха - Степанида Федосеевна?
Старики и старухи между тем быстренько убрали со стола, окружили ребят и наперебой стали приглашать их приезжать в Шушарино почаще.
– Мы, стал-быть, теперь по домам пойдем, дела домашние справлять, - гулким басом сказал старик в синей рубахе поверх джинсов - да, и джинсы некоторые старики носили, удивительное дело! Хотя,
– Подскажем-поможем! Поможем-подскажем!
– загомонили старики и старухи, вместе с ребятами пёстрой толпой выходя на крыльцо Дома культуры.
– Заходите к нам, заходите!
– Ну, до свиданьица, Мила Милованова, - с какой-то непонятной интонацией проговорила Степанида Федосеевна, сходя с крыльца и оглядываясь на Милку.
– До свидания, Степанида Федосеевна, спасибо, - вежливо ответила Милка, ухватила Светку за руку и, несколько потеснив других ребят, пристроилась к Кларе. Ей почему-то хотелось быть поближе к единственному знакомому ей здесь взрослому человеку.
И они направились к музею, ведомые Васей Матюшкиным. Настя затерялась в толпе ребят, но Милка была уверена, что топает противная Настюха прямо по пятам Димки Шестопёрова - в буквальном смысле топает, наступая ему на пятки. Что ей от Димки надо, всё же?..
***
Здание музея стояло на одной из коротких боковых улиц, оборотясь к лесу задом, а к улице - передом. Было оно, здание, похоже на обычную избу, только очень уж большую, прямо-таки громадную, словно когда-то в ней жили настоящие великаны. Сразу за музеем глухой сине-зелёной стеной стоял молчаливый, тёмный, мрачный еловый лес, а справа от здания блестела холодными серебристо-голубыми бликами гладь глубокого - сразу видно!
– пруда, где когда-то Милка Милованова ловила головастиков вместе с Васей и Настей Матюшкиными.
Никогда ещё Милка и другие ребята не бывали в таком музее!
"Интересно, и каким же опытом иностранные и прочие специалисты могут тут обмениваться?!" - с содроганием подумала Милка, озирая диковинные экспонаты.
Музей считался этнографическим, и можно было бы ожидать, что за стёклами витрин тут разместили старинные орудия труда, предметы домашнего обихода, сохранившуюся с незапамятных времён одежду древних жителей этих мест, представителей славянских племён, некогда населявших эти края.
Орудия были, да, и одежда - тоже. Но вот какие же племена могли бы эту одежду носить и этими орудиями пользоваться?..
Ржавые цепи. Ржавые топоры и пилы. Ржавые же серпы - огромные, словно ими жали не пшеницу и рожь, а подпиливали стволы вековечных елей. Гигантские вилы, лопаты, совсем уж непонятные железяки...
Фигуры - странные фигуры в странных одеждах: мехом наружу, а не внутрь, расшитых бисером и разноцветными, выцветшими от старости ленточками, похожие на изображения диких леших из сказок, много выше обычного человеческого роста. В руках фигуры эти сжимали некие деревянные и костяные орудия, какие-то рогатины, пики, расщеплённые на концах, страшные зазубренные палки, мощные дубинки, казалось, выточенные из цельных стволов деревьев.
Женские фигуры. Все до единой - в длинных тёмных платьях до пола, в безрукавках с глубокими карманами, в повязанных по самые брови платках. Как эта старуха... как её... Степанида Федосеевна. В руках женщины держат кто бессильно свесившую безголовую шею куриную тушку, кто вилы, кто подойник. Смотрят куда-то в пространство поверх голов посетителей, губы сжаты плотно, брови насуплены...
Посуда: громадные деревянные чаши, блюда, лохани, похожие на корыта, в которых можно было бы разом постирать одежду для членов большой многодетной семьи. Кадушки, в которых впору быков целиком засаливать на зиму... Братины, туески - величиной с небольшой бочонок. Ложки - почти плоские, с небольшим углублением, на которых запросто можно было бы Иванушку-дурачка в печь посадить, как на лопате.
А в одной витрине Милка углядела точно такую же деревяшку, какую Матюшкин-старший закопал в своей "секретке" недавней ночью в парке.
Округлая, короткая, такая, что может уместиться в руке. Покрытая сложной, тонкой, еле различимой резьбой. Буквы неизвестно какого языка - если это вообще буквы, а не, скажем, малоизвестные науке иероглифы неведомого письма, - сплетаются в сложные узоры, похожие на переплетения стеблей диких трав. И лежит она отдельно от прочих жутких экспонатов - в особой маленькой витринке-кафедре с наклонной стеклянной крышкой, а кафедра прямо в центре зала возвышается. А на крышке висит внушительных размеров замок, тоже местами тронутый ржавчиной и блестящий от машинного - или уж чем там замки смазывать положено - масла.
И ещё было в музее множество предметов, назначение которых Милке почему-то совершенно не хотелось угадывать. Высокая узкая бочка с отбитым краем, похожая на ступу Бабы-Яги; какие-то растрёпанные мётлы из еловых ветвей, давно потерявших все свои иголки; кочерги, коромысла, низкие салазки или саночки, неожиданно маленькие, словно детские. Связки ржавых ключей. Длинная скатерть, смотанная в клубок, уложенная на полку и вывесившая "хвост", похожий на серый от старости полотняный язык. Стеклянные сосуды самых невообразимых форм: разноцветные рыбки, петушки, лягушки, даже - змеи или червяки...
Стены украшали - если можно так выразиться - головы диких зверей: там были и волки с ощерёнными пастями, и кабаны с громадными клыками, и лисы с хитрым взглядом рыжих стеклянных глаз. Из одного угла на ребят свирепо воззрилась голова бурого медведя, разинувшего пасть в грозном рыке. Зайцы, размещённые в витрине под этой головой, казалось, присели от страха, опустив длинные уши и пытаясь забиться в выцветшие пыльные пучки травы, стремясь слиться с землей.
– Наш музей очень интересный...
– вещал Васятка Матюшкин, водя ребят от одного жутковатого предмета к другому.
– Здесь собраны экспонаты, рассказывающие не только о прежней жизни людей, но и о персонажах из древних сказов и преданий, о тех, кто...
Но Милка его не слушала. Всё, увиденное ею сегодня, словно складывалось в некую непонятную и весьма устрашающую картину... И тут Милка приняла важное решение. Она растолкала ребят, пробилась к Кларе и твёрдым голосом отпросилась у классной руководительницы часика на два, заявив, что ей необходимо зайти к своей бабушке, Василисе Гордеевне Миловановой, родившейся и летом проживающей в этой деревне и как раз сейчас приехавшей сюда на два-три дня, к заболевшему родственнику. Если Клара сочтёт это необходимым, она, Милка, лично познакомит классную руководительницу со своей бабушкой, и Клара убедится, что Милка говорит правду. И она, Милка, просит разрешения взять с собой Свету Снегирёву. А часа через два бабушка лично приведёт их, куда Клара скажет.