Недобрый час
Шрифт:
В церкви было полно народу. Впереди, на двух ими же подаренных скамьях с медными табличками, где были выгравированы их имена, сидели Асисы с матерью и кормилицей. Когда они, впервые за последние несколько месяцев, все вместе входили в храм, казалось, что они въезжают туда на лошадях. Кристобаль, старший из Асисов, приехавший с пастбища за полчаса до мессы и даже не успевший побриться, был еще в ботинках со шпорами. Вид этого великана-горца как будто подтверждал общее, хотя и не опиравшееся на точные доказательства мнение, что Сесар
В звоннице падре ждал неприятный сюрприз: литургических облачений на месте не оказалось. Когда вошел служка, падре Анхель растерянно переворачивал содержимое ящиков, споря о чем-то мысленно с самим собой.
– Позови Тринидад, – сказал он служке, – и спроси, куда она засовала епитрахиль.
Он забыл, что Тринидад с субботы хворает. Служка предположил, что она взяла с собой несколько вещей для починки. Тогда падре Анхель оделся в облачение, приберегаемое для погребальных служб. Сосредоточиться ему так и не удалось. Когда, взбудораженный, часто дыша, он поднялся на кафедру, он понял, что доводы, вы ношенные им в предшествующие дни, не покажутся здесь такими убедительными, какими казались в уединении комнаты.
Он говорил десять минут. Спотыкаясь о собственные слова, захваченный нахлынувшими мыслями, не вмещавшимися в готовые фразы, он увидел вдруг окруженную сыновьями вдову Асис так, как если бы они были изображены на старой-старой, поблекшей семейной фотографии. Только Ребека Асис, раздувавшая сандаловым веером жар своей роскошной груди, показалась ему живой и настоящей. Падре Анхель закончил проповедь, ни разу не упомянув прямо о листках.
Вдова Асис какое-то время сидела, с тайным раздражением снимая и надевая обручальное кольцо, между тем как месса продолжалась. Потом она перекрестилась, встала и по главному проходу пошла к дверям. За ней, толкаясь и топая, проследовали ее сыновья.
Вот в такое утро доктор Хиральдо однажды понял вутренний механизм самоубийства. Как и тогда, сегодня неслышно моросило, в соседнем доме пела иволга. Он читал зубы, а его жена в это время говорила.
– Какие странные воскресенья, – сказала она, накрывая стол для завтрака. – Пахнут свежим мясом, будто их разделали и повесили на крюки.
Врач вставил лезвие в безопасную бритву и начал бриться. Веки у него были опухшие, глаза влажные.
– У тебя бессонница, – сказала жена и с мягкой горечью добавила: – Проснешься в одно из таких воскресений и увидишь, что состарился.
На ней был полосатый халат, а голова у нее была в папильотках.
– Сделай одолжение, помолчи, – сказал он.
Она пошла на кухню, поставила кофейник на огонь и стала ждать, чтобы он закипел. Услышала пение иволги, а через секунду зашумел душ. Она пошла в комнату приготовить для мужа чистую одежду. Когда она подала завтрак, доктор был уже совсем одет; в брюках цвета хаки и спортивной рубашке он показался ей немного помолодевшим.
Завтракали молча. Под конец он внимательно и с любовью посмотрел на нее. Она пила кофе, опустив голову, все еще обиженная.
– Это из-за печени, – извинился он перед ней.
– Для грубости не может быть оправданий, – сказала она, по-прежнему не поднимая головы.
– Наверно, у меня отравление, – продолжал он. – Во время таких дождей печень разлаживается.
– Ты всегда говоришь об этом, – упрекнула она его, – но никогда ничего не делаешь. Если не будешь за собой следить, скоро настанет день, когда ты уже не сможешь себе помочь.
По-видимому, он был с нею согласен.
– В декабре, – сказал он, – пятнадцать дней проведем на море.
Сквозь ромбы деревянной решетки, отделявшей столовую от патио, словно подавленного нескончаемостью октября, доктор поглядел на дождь и добавил:
– А уж потом, самое меньшее четыре месяца, не будет ни одного такого воскресенья.
Она собрала тарелки и отнесла их на кухню, а, вернувшись в столовую, увидела, что он, уже в соломенной шляпе, готовит чемоданчик.
– Так, значит, вдова Асис снова ушла из церкви? – сказал он.
Жена рассказала ему об этом, когда он еще собирался чистить зубы, но он тогда слушал ее невнимательно.
– Уже третий раз за этот год, – подтвердила она. – Видно, не могла придумать лучшего развлечения.
Врач обнажил свои безупречные зубы.
– Эти богачи сходят с ума.
У вдовы Монтьель он застал женщин – они зашли навестить ее по дороге из церкви. Врач поздоровался с теми, кто сидел в гостиной; их приглушенный смех провожал его до самой лестничной площадки. Подойдя к двери спальни, он услышал другие женские голоса. Доктор постучал, и один из этих голосов сказал:
– Войдите.
Вдова Монтьель сидела в постели, прижимая к груди край простыни. Волосы у нее были распущены, а на коленях лежали зеркало и роговой гребень.
– Так вы, значит, тоже собираетесь на праздник? – сказал врач.
– Она празднует свой день рождения – ей исполнилось пятнадцать лет, – сказала одна из женщин.
– Восемнадцать, – с грустной улыбкой поправила вдова и, снова вытянувшись в постели, подтянула простыню к подбородку, – И, конечно, – лукаво добавила она, – ни один мужчина не приглашен! А уж вы и подавно, доктор, это была бы дурная примета.
Доктор положил мокрую шляпу на комод.
– Вот и прекрасно, – сказал он, глядя на больную задумчиво – удовлетворенным взглядом. – Теперь я вижу что мне здесь больше делать нечего.
А потом, повернувшись к женщинам и как будто извиняясь, спросил:
– Вы разрешите мне?..
Когда вдова осталась с ним наедине, страдальческое выражение лица, свойственное больным, вернулось к ней снова. Однако врач, казалось, этого не замечал. Выкладывая предметы из чемоданчика на ночной столик, он все время шутил.