Недоразумение в Москве

де Бовуар Симона

– Сколько водки? – спросила Маша. – Я за рулем: пить не буду.

– Закажи все-таки триста грамм, – попросил Андре.

Он поискал глазами взгляд Николь:

– Ради первого вечера?

– Ради первого вечера, ладно, – улыбнулась она.

Он был склонен злоупотреблять спиртным, как и сигаретами; с курением она уже не боролась, но с выпивкой все же ухитрялась его обуздывать.

– Ради первого вечера я наплюю на диету, – сказала она. – Мне икры и жюльен из птицы.

– Вы на диете?

– Да, уже полгода. Я поправилась.

Может быть, ела она больше, чем до пенсии; во всяком случае, сил точно тратила меньше. Филипп сказал ей однажды: «Смотри-ка:

ты округлилась!» (Потом он как будто не заметил, что она похудела.) И как раз в этом году в Париже только и говорили о том, как сохранить фигуру или вновь ее обрести: низкокалорийная пища, углеводы, чудо-таблетки.

– Вы прекрасно выглядите, – сказала Маша.

– Я сбросила пять кило. И стараюсь не набрать их снова. Взвешиваюсь каждый день.

Когда-то ей и в голову не могло прийти, что она будет заботиться о своем весе. И вот! Чем меньше она узнавала себя в своем теле, тем больше чувствовала себя обязанной им заниматься. Оно было на ее попечении, и она ухаживала за ним с дежурной самоотверженностью, как за старым другом, обиженным жизнью, который нуждался в ней.

– Значит, Филипп женится, – сказала Маша. – Какая же у него невеста?

– Красавица, умница, – ответил Андре.

– Мне она совсем не нравится, – сказала Николь.

Маша рассмеялась:

– Как вы это сказали! Никогда не видела свекрови, которой бы нравилась невестка.

– Тип «фам тоталь» – тотальной женщины, – объяснила Николь. – Таких много в Париже. Худо-бедно имеют профессию, якобы хорошо одеваются, занимаются спортом, содержат в идеальном порядке дом, замечательно воспитывают детей; хотят доказать, что состоялись во всех отношениях. А на самом деле разбрасываются, ничего толком не добившись. У меня кровь стынет в жилах от таких молодых женщин.

– Ты все-таки несправедлива, – заметил Андре.

– Может быть.

В который раз она спросила себя: почему Ирен? Я думала, что, когда он женится… Нет! Я думала, что он не женится никогда, что останется маленьким мальчиком, который говорил мне, как говорят все мальчики: «Когда я вырасту, я женюсь на тебе». И вот однажды вечером он сказал: «У меня для тебя важная новость!» – с возбужденным видом ребенка, который в свой праздник слишком разыгрался, раскричался, распрыгался. И прозвучал удар гонга в груди Николь, и кровь прилила к щекам, и напряглись все силы, чтобы унять дрожь губ. Февральский вечер, задернутые шторы, свет ламп над радугой диванных подушек, и эта вдруг разверзшаяся бездна разлуки: «Он будет жить с другой, не здесь!» Что ж, да! Я должна смириться, сказала она себе. Водка ледяная, икра бархатисто-серая, Маша ей нравится, Андре будет принадлежать только ей целый месяц. Она почувствовала себя совершенно счастливой.

Он чувствовал себя совершенно счастливым, сидя в кресле между двумя кроватями, на которых расположились с одной стороны Маша, с другой Николь. (В 63-м Юрий был в археологической экспедиции, он взял с собой Василия, и квартира Маши пустовала. В этом году провести вечер с ней наедине можно было только в этом гостиничном номере.)

– Я все устроила, буду свободна весь месяц, – сказала Маша.

Она работала в издательстве, которое публиковало в Москве на французском русскую классику, и в журнале, предназначенном для зарубежных стран, с современными текстами. Она переводила, но также читала, отбирала, предлагала.

– Мы сможем съездить во Владимир в конце недели, – продолжала она. – Три часа на машине.

Она обсуждала с Николь маршруты: Новгород, Псков, Ростов Великий, Ленинград. Николь хотелось двигаться; что ж, в СССР она приехала во многом

для того, чтобы доставить удовольствие Андре, так пусть поездка будет для него приятной. Он смотрел на них, и у него теплело на сердце. У Маши было куда больше общего с Николь, чем с Клер, этой красивой дурочкой, которая, к счастью, пошла на развод с той же готовностью, что и он, после того как их ребенок родился в законном браке. Андре был рад, что они так хорошо ладят: две женщины, которых он любил больше всех на свете. (По отношению к Филиппу он так и не смог побороть в себе некоторую ревность. Слишком часто сын бывал третьим лишним между ним и Николь.) Николь. Она значила для него намного больше, чем Маша. Но подле дочери приходило ощущение, которого он не мог испытать в ее отсутствие: ощущение романтики. Пускаться в приключения он мог бы и сейчас, ничто не мешало. В один прекрасный день Николь заявила, что слишком стара для постельных радостей. (Абсурд, он любил ее сегодня все той же всепоглощающей любовью, что и раньше.) Таким образом, она вернула ему свободу. На самом деле, она по-прежнему оставалась ревнивой – а у них уже слишком мало времени, чтобы тратить его на ссоры. И потом, несмотря на гимнастику и строгий контроль за весом, собственное тело ему больше не нравилось – совсем не подарок для женщины. Он не страдал от воздержания (разве что задумывался порой, видя в этом безразличии признак своего возраста). Но без радости говорил себе: «Все кончено. Мне больше не уготовано в жизни никаких неожиданных радостей». И вот – Маша.

– Твой муж не рассердится, что мы похитим тебя у него? – спросил он.

– Юрий никогда не сердится, – весело отозвалась Маша.

Судя по их разговору в «Праге», с Юрием ее связывала скорее дружба, чем любовь; но все же удачно сложилось, что он ей вполне подходил: она вышла замуж скоропалительно, чтобы остаться в СССР, глубоко разочаровавшись в среде, где вращались ее мать и отчим, и в капиталистическом мире в целом. Эта страна стала ее страной: отчасти поэтому она так много значила в глазах Андре.

– Как обстоят дела в этом году в культурном плане?

– Как всегда: сражаемся, – ответила Маша.

Она принадлежала к лагерю, который называла либеральным, боровшемуся против академизма, догматизма, пережитков сталинизма.

– И побеждаете?

– Иногда. Ходит слух, что некие ученые готовятся разгромить в пух и прах святую и неприкосновенную идею диалектики природы; это была бы большая победа.

– Хорошо, когда есть за что бороться, – вздохнул он.

– Ты тоже борешься, – живо отозвалась Николь.

– Нет. Не борюсь с Алжирской войны [2] . Я пытаюсь помогать, а это не одно и то же. К тому же все это почти всегда впустую.

После 62-го он утратил сцепку с миром и, наверно, поэтому так метался. Бездействие угнетало его. От бессилия – бессилия всех французских левых – он порой впадал в уныние. Особенно утром, просыпаясь: тогда, вместо того чтобы встать, он закутывался в одеяла, натягивал на голову простыню и так лежал, пока не вспоминал о срочной встрече и не вскакивал с постели.

2

Алжирская война (1954–1962) – военный конфликт между французской колониальной администрацией в Алжире и вооруженными группировками, выступающими за независимость Алжира от Франции. Несмотря на фактическое военное поражение алжирских повстанцев, конфликт завершился признанием независимости Алжира Францией.