Недвижимость
Шрифт:
Ковалец, жизнь тут окончательно похилилась: все, кроме нескольких насущных предметов, впрямую необходимых для поддержания жизни (плита, водопроводный кран, две кастрюльки, чайник и телевизор, хрипло комментирующий передвижение по экрану каких-то дрожащих привидений), пришло в совершенную негодность.
Если полочка, то висящая наискось, потому, вероятно, что кто-то ее случайно шибанул, да так и оставил; если унитаз, то расколотый; если бачок, то такой, в который, чтобы спустить воду, нужно по локоть сунуть руку и нащупать резинку на дне; если окно – то без пары стекол во внутренних створках; если шпингалет – то не способный ничего закрыть… Я проснулся от каких-то лязгающих звуков с кухни и чертыхнулся сквозь
Вика беззлобно огрызалась, а общий смысл их торопливой утренней деятельности сводился к тому, чтобы пожарить нарезанную синими кусками утку и сварить картошку-чугунку.
– Вот сейчас, сейчас, – говорил Павел. – Сейчас будет готово, накормим тебя.
Потом мы ели утку, Павел немного выпил, Вика иногда что-то произносила по-своему – очень быстрым и скомканным говором, и мне, если я хотел узнать, что именно, приходилось переспрашивать. Скоро у Павла возникла идея снова поехать на кладбище, а уж оттуда на вокзал, и я согласился – потому что к тому времени готов был ехать куда угодно, только бы уехать. И вдруг Вика вскочила и стала торопливо, чуть ли не бегом, ходить из кухни в комнату и обратно, и если ей на пути попадались какие-нибудь вещи – одежда или подушка, – она злым швырком перекидывала их с места на место. При этом, заскочив в кухню, она сердито проговаривала что-то неразборчивое, обиженно глядя исподлобья, и тут же резко – так что толстая коса описывала полукруг – разворачивалась и вылетала в коридор.
– Ты тоже, что ли, хочешь ехать? – недоуменно спросил Павел.
–
Ты бы так и сказала; поедем, конечно.
Вика тут же успокоилась и села, а Павел объяснил: “Пусть уж с нами едет; мать есть мать, чего же ты хочешь”, – словно я противился тому, чтобы Вика ехала с нами.
Минут через десять мы пустились в путь.
На улице Вика выглядела так, что никто бы не усомнился, что эта женщина совсем недавно испытала на себе все ужасы какой-то страшной стихии – войны или пожара: об этом свидетельствовал ее неподвижный, отсутствующий взгляд и то, как она была одета – куцее подростковое пальто, темно-коричневые шершавые чулки, растресканные кроссовки с красными клиньями, голова повязана грубым кричаще желтым платком… Центр города оказался перекрыт каким-то забегом, по проезжей части неспешно трусили худощавые люди в белых майках с красными номерами на спинах, а трамваи ходили через пень-колоду. В конце концов мы сошли у кладбищенских ворот. Пройдя длинной аллеей, мы свернули направо и скоро, как вчера, остановились у Аниной могилы. Небо поблескивало синевой, со стороны города тянулись светлые облака.
Темнела частая штриховка голого прозрачного леса. Вздохнув,
Павел присел на скамью и закурил. Вика недолго постояла, потерянно озираясь, и вдруг преобразилась. Она вытрясла из сумки какие-то тряпки, пустую пластиковую бутылку, детскую лопатку и вот уже, напевая, принялась приводить в порядок могилу: собрала пожухшие цветы, старательно подровняла мокрую весеннюю глину, похлопала лопаткой сверху, чтобы было гладко; с бутылкой сходила к водопроводному крану над ржавой бочкой, вернулась и, помогая себе высунутым языком и сохраняя на лице выражение радостной озабоченности, чисто-чисто вымыла прямоугольную жестянку с торопливой белой намалевкой: “Шлыкова А. С. Уч. 3-754”. Взгляд ее ожил, из-под платка выбилась русая прядь; и вообще она действовала с таким удовольствием и тщанием, с каким дети лепят из песка куличи и строят башни.
…Электричка покачивалась, и, наверное, у всех, кто подремывал на этих коричневых,
9
День был теплый и пасмурный. На лобовое стекло нападали листья.
Время шло к половине девятого.
Поток машин скользил по асфальту пестрой рекой.
Зря, все зря, механически думал я, завороженно глядя в красный зрачок светофора. Совершенно зря. Чистый бесплатняк… Откуда он взялся? Черт его вынес. Ну ладно, допустим, подойдет его клиенту квартира. Ну и что? Все равно всегда требуется время подумать. А когда клиенту думать, если уже к одиннадцати Николай Васильевич обещал окончательно созреть?..
Я переулками объехал пробку на Тверской, зато встал у Никитских.
Правда, ненадолго. Поток полз под мост. За бульваром оказалось неожиданно просторно…
У арки никого не было. Понятное дело – покупатель. Покупатель имеет право.
Я выбрался из машины.
Прошло десять минут. Прохаживаясь, я посматривал по сторонам.
Потом еще раз взглянул на часы и выругался.
Что за проклятье с этой квартирой!..
Гена появился в двадцать две минуты десятого. Это был долговязый парень лет двадцати пяти в желтой кожаной кепке, придававшей его внешности что-то залихватски-летчицкое.
– Это вы? – запаленно спросил он и сообщил, возмущенно оглядываясь: – Полчаса автобуса ждал!
– Безобразие с этими автобусами, – согласился я. – Такой бардак на транспорте – ну просто нельзя на них положиться… А где клиент? Он электричкой едет?
– Да ладно, какой электричкой, – хмуро возразил Гена. – Будет, будет. Не волнуйтесь…
И, протянув ладонь, сделал твердо-успокоительный жест.
– А что мне волноваться? – спросил я. – Мне волноваться нечего.
Я еще пять минут жду – и до свидания.
Гена оглянулся:
– Да ладно, ну чего вы сразу… Опаздывают иногда люди, – заметил он примирительно. – Человек немолодой, мало ли… Я сам вот, видите, полчаса автобуса ждал! С ними разве угадаешь?
Последнюю фразу ему пришлось крикнуть, потому что мимо нас проезжал трамвай, производя грохот, приличествующий разве что целому железоделательному заводу. Гена сморщился. По выражению светло-голубых глаз было понятно, что в его мозгу зарождается какая-то важная мысль.
– Скажите, – попросил он, деловито хмурясь. – А окна-то во двор?
– Ах, окна-то? Вы об окнах?
Гена кивнул:
– Ну да, об окнах… Я вчера-то забыл спросить… а ведь им обязательно, чтоб во двор. Понимаете? Так прямо сразу и сказали
– во двор чтоб окна, и никаких. Тут ведь трамвай.
– Трамвай? – удивился я. – Разве?
– Ну да, трамвай, – раздраженно втолковывал он. – Видели, проехал? Так что окна-то обязательно во двор. На трамвай-то они не согласны. Понимаете? Шумно!
– Понятно, понятно, – любезно кивал я, продолжая между тем леденить его улыбкой. – Во двор-то лучше, понятно… не на трамвай… правильно. А то ведь на трамвай-то шумно… а если во двор – тогда, понятное дело, тихо… Некоторые любят, когда шумно… трамвай им подавай обязательно… или еще чего такое же
– самолет там какой… турбину… вынь да положь, как говорится… да? А другие не любят. Правильно, что ж. Одни одно любят, другие – другое. Ваши вот хотят, где потише… да? То есть не на трамвай, а во двор. Я вас правильно понял?
– Да что такое? – обозлился Гена. – Не можете по-человечески сказать? Куда окна-то? Вы чего?
– А то, что самое время выяснять про окна, – сказал я. – Самое время! Вот именно когда я сюда приперся к девяти, а сейчас без двадцати десять! И от вашего клиента – ни слуху ни духу! Вот сейчас-то и пора выяснить все про окна. Все подробности. Да?