Недвижимость
Шрифт:
В этом можно было убедиться на примере любого из посетителей: каждого из них, стоило ему только распрощаться, Елена Наумовна начинала с жаром поливать грязью, изобретая неожиданно гнусные мотивы его слов и поступков, на мой взгляд, совершенно невинных.
Адичка одобрительно моргал черепашьими веками, изредка, при особо изощренных пассажах, снисходя до едва заметного кивка.
При первой встрече с Николаем Васильевичем, когда тот, переступив порог с оторопелым и обиженным видом, полностью соответствующим поговорке “Без меня меня женили”, стал озираться, безуспешно пытаясь понять, какую именно гадость на этот раз приготовил ему
Васильевич является доктором исторических наук – то есть человеком интеллигентным, и следовательно, Елена Наумовна не ошиблась, решив иметь с ним дело напрямую. Диалог их – благодаря, во-первых, некоторой умственной замедленности Николая
Васильевича, который вообще-то был бы рад избегнуть этого быстролетного conversation и сосредоточиться на достоинствах и недостатках квартиры, и, во-вторых, необыкновенной оживленности
Елены Наумовны – складывался, если можно так выразиться, с перехлестом: Елена Наумовна уже спешила сказать о себе нечто следующее, в то время как Николай Васильевич не поспевал еще отреагировать на нечто предыдущее, а только жевал губами и оглядывался. Поэтому, мельком спросив, где он работал и что заставляет столь милого человека таскаться по Москве в поисках подходящего варианта, Елена Наумовна, придыхая и похохатывая, уже высказала предположение, что Николай Васильевич, будучи видным историком, должен, по ее педагогическим понятиям, в совершенстве владеть английским. Николай Васильевич потюкал ногтем указательного пальца по облупившейся ванне и огорченно ответил, что прежде он трудился в Институте истории партии, работа его закончилась по не зависящим от него причинам, ныне пенсионер, а квартирными проблемами отягчен потому, что им тесно с сыном, дочерью и ее двумя детьми в их четырехкомнатной, в доме
ЦК возле метро “Кунцевская”. Потом он заглянул в сортир, потянул носом, поглядел на потолок, поковырял шпаклевку, озабоченно крякнул и подтвердил: мол, да, английский он знает довольно порядочно. Если бы он сказал про английский раньше, чем про
Институт истории партии и дом ЦК (а еще лучше – вовсе бы о них умолчал), то с ним было бы то же самое, что и с японцем: его бы до последней минуты душили неукротимым стремлением доказать, что английским языком способны овладеть не только англичане. Однако он этого предполагать не мог, брякнул, что было, тут же занял в иерархии ценностей Елены Наумовны подобающее ему место, и в знании английского, как в самом святом, ему было молча, но безусловно отказано.
Впрочем, способность окатывать собеседника, как мыльной водой из ведра, каскадами переливчатого смеха ей совершенно не изменила, и только когда Николай Васильевич с Константином в тот самый первый раз простились и ушли, Елена Наумовна стала воздевать руки и саркастически спрашивать, что помешало этому мерзавцу заглянуть в ее кастрюли и не сложилось ли у меня впечатления, что если слизняку коммуняке дать волю, так он и грязное белье полезет исследовать. “О, я этих людей знаю! Я их насквозь вижу!
– повторяла она, не сообщая, впрочем, где обрела эту рентгеноскопическую способность. – Их нужно держать на коротком поводке! О, imagine, Сережа! Вы как интеллигентный человек…”
До
Николая Васильевича в разных сортах низости. “А шкафчик! – восклицала она. – Вы видели, как он разглядывал мой шкафчик?! Он что же думает, я ему оставлю шкафчик?!” И опять хохотала, и касалась толстыми пальцами желтых висков, и поводила широко раскрытыми выцветшими глазами.
– Это такой уровень! Такой уровень! – толковала теперь она, снова принимаясь бездумно звенеть ключами от тайн. – Ах, мы уже стали забывать, а ведь там было все самое лучшее, да, да! Ведь важен круг, круг! И что касается преподавателей, что касается учителей! Да, да! Все самое лучшее!.. Поэтому вы понимаете, что я была им нужна как воздух – просто как воздух! И это было так… что, Адичка?
Аркадий Семенович поднес сухой кулак ко рту и покашлял.
– Я согласен, – проговорил Николай Васильевич, стоя в дверях и вытирая потную лысину красным платком.
Он жалко улыбнулся.
– О-о-о? – протянула Елена Наумовна, одобрительно его рассматривая. – Да вы бы сняли пальто!
– Что пальто, что пальто, – пробормотал он. – Разве дело в пальто?
Я посмотрел на Константина.
– Согласны? – переспросил Константин. – Ну что ж… Квартирка-то неплохая, Николай Васильевич.
– Да, да… Я согласен, – пробормотал Николай Васильевич, потерянно кивая. – Что делать, что делать!.. Комнатки-то маленькие… шестнадцать, семнадцать… что это такое! – И он горестно поджал губы.
– Ну, тут уж ничего не поделать, – развел руками Константин.
–
Да не намного меньше ваших.
– Очень, очень теплая квартира! – воскликнула вдруг Елена
Наумовна и, похоже, простив ему коммунистическое прошлое, увлекла его к батарее: – Вы пощупайте! Очень тепло! И ведь ни одно окно не заклеено! Ни одно!
– Да ладно, – отмахнулся Николай Васильевич. – Конечно, да… вижу. Только вот мне бы…
– А тихо как! тихо!.. – перебила его Елена Наумовна.
– Мне бы вот что… я ведь… – тянул Николай Васильевич. – Я-то сам ладно…
– Ну что же, господа… – сказал Константин, уже не слушая.
По-видимому, он уловил главное: согласен! Посмотрел на меня и вдруг хитро улыбнулся: – Задаток?
– Конечно, – сказал я, безразлично пожав плечами.
И, не удержавшись, добавил:
– Еще бы!..
4
Чертыхаясь, я снова объехал вокруг поломанной ограды детского садика. Попробуем сначала. От печки. Значит, улица Техническая, дом четырнадцать. Двенадцатый есть – вот он. Шестнадцатого два корпуса тоже наличествуют – вон они. А четырнадцатый – как корова языком слизнула. Двинулся направо – уже вопреки здравому смыслу. Дорожка миновала гаражи и уперлась, как я и предполагал, в грязный бетонный забор. За ним громоздились темные корпуса какого-то завода.
Ну и местечко!
Делать было нечего – сдал назад, выехал к свалке, вернулся к шестнадцатому. Безо всякой надежды на успех стал пробираться проездом вдоль забора теплостанции, из трубы которой валил серый дым. Обогнул ее кирпичную коробку – и обнаружил наконец еще одну пятиэтажку.
Я попал в большую пробку на Дмитровке, опаздывал больше чем на полчаса, и шансы, что Нина Михайловна меня все-таки дождется, были очень невелики – тем более, что она ни разу меня не видела и ничем не была мне обязана.