Недвижимость
Шрифт:
Конечно, жизнь складывалась бы иначе, если б два года назад человек, называвший себя Мартином Кроненгером, и в самом деле оказался бы датчанином, а не эстонцем, как я запоздало догадался. Впрочем, это именно догадка – я и по сей день не знаю, кто он такой на самом деле. Паспорт Мартин Кроненгер показывал, и паспорт был отчетливо датский, со всеми мыслимыми и немыслимыми причиндалами – с голограммой, с давлеными печатями и головастыми орлами… Однако, учитывая, что датских паспортов я отродясь в руках не держал, Мартин Кроненгер мог конечно же подсунуть мне что угодно. Напиши только DENMARK красивыми буквами – и дело в шляпе.
Договор купли-продажи
Прикащикова Владислава Егоровича я более не видел и голосов их, отчасти жизнерадостных, отчасти озабоченных сложностями той самой жизни, что приносит не только заботы, но и кое-какие радости, более не слыхал.
В суде мы со Стреповиковым оказались четвертыми, а за нами чуть позже появились еще два претендента на справедливость. Нечего и говорить, что все желали зарегистрировать-таки договор купли-продажи на квартиру номер 37 в доме 4 по улице Новоткацкой
– пусть даже и через суд. Все семь купчих были оформлены на протяжении двух дней (что, на мой взгляд, потребовало ювелирного расчета со стороны исполнителей), и после подписания каждого из них на банковский счет в Данию уходило от двадцати четырех до двадцати девяти тысяч. Стихийное расследование, предпринятое группой энтузиастов в составе шести риэлторов и одного шалого мужика (не имевшего представления о том, чем справка ЖСК отличается от свидетельства о праве на наследство, но то и дело грозно восклицавшего: “Мне плевать! Я не за правду бьюсь, а за бабки!..”), показало, что у каждого из семи нотариусов, удостоверявших сделки, осталось в архиве по экземпляру одинаково поддельных (или, если угодно, одинаково подлинных) договоров купли-продажи на имя Прикащикова, – и лично для меня ничего нового в этом уже не было. Поскольку во всех договорах была указана, разумеется, не истинная стоимость квартиры, а (в целях сбережения сумм, идущих на нотариальные сборы) инвентаризационная по справке БТИ, нотариусы выглядели совершенно спокойными: даже если бы суд решил повесить на них ответственность, их ущерб (равно как и компенсация нашего) оказался бы копеечным. Мы заплатили меньше всех – и это было единственное, что могло в этой безнадежной ситуации порадовать.
Стреповиков в отличие от меня радости не выказывал. Он был так же немногословен, как и прежде. Ему, по его словам, все это было по барабану. Он вручил мне доверенность на право ведения дел и получение денег, ежели таковые воспоследуют. Я ему – двадцать четыре тысячи долларов США стодолларовыми купюрами нового образца. “Ну, Серега, прощевай, – благодушно сказал он напоследок. – Ладно, чего там… я на тебя не в претензии.
Мебель будешь покупать – заглядывай. Ты человек обеспеченный, подберем чего ни там…”
Кастаки считал деньги. Я посмотрел на его внимательное лицо – брови вскинуты, губы поджаты – и подумал, как сильно все-таки
Шурик изменился за эти годы. Памперсы его изменили. Гладок стал.
Говорит так уютненько: дождичек, водочка, лимончик. И уже обходится без теорий. Все больше на практике решает поставленные жизнью задачи… Ну и ладно. А кто не изменился? Я не изменился?
Мы уже выпили по паре-тройке рюмок, но легче мне не стало, наоборот – тяжесть в груди стянулась до размера кулака, начала горячеть, я вспомнил
Кастаки досчитал деньги и сунул обратно в конверт.
– Две двести пятьдесят. Двести пятьдесят – это за два месяца: за прошлый и за этот, – сказал я зачем-то. И без моих уточнений все было ясно как дважды два. Язык развязывался. – За этот. Ну за тот, который кончился. Ты понимаешь. Сентябрь то есть. А за октябрь через недельку, ладно? Через недельку не поздно? Сейчас что-то… в общем, какая-то напряженка сейчас с этим делом и…
– Да ладно, чего ты. – Кастаки сунул конверт в карман пиджака.
–
Разберемся.
– Короче, непруха, Шурик, – сообщил я, наливая ему и себе.
–
Что-то все никак не вяжется. Знаешь, я о чем думаю? Нет, вот ты смотри. Я у тебя двадцать брал. Думал, за полгода отдам. Ну за год от силы – это если нога за ногу. И что? Еще три должен. И процент-то ведь небольшой…
Шура поморщился.
– Да нет, я не к тому! Я просто рассказываю. Да ну, ты чего,
Кастаки! Я же тебе за это очень благодарен, правда… Ну, в самом деле, какого черта. Мы же рассудили. Ты бы положил их в банк и получал бы – ну не два в месяц, ну полтора процента бы получал… Но тебе-то в банке было бы надежней, верно? Я же понимаю. Ты мне двадцатку дал – а кто его знает, может, я только чудом под трамвай не попал с твоей двадцаткой? Нет, ну бывает же! Бац! – и готово. И плакали твои денежки. Верно? То есть риск. А за риск надо платить. Нет, ну правда – надо же? Вот я и платил. Все нормально, чего ты.
Шура поднял брови, и лицо у него сделалось отсутствующее.
– Ну-ну, – сказал он, отрезал кусочек мяса, положил в рот и стал аккуратно жевать, глядя куда-то мимо меня. – Говорено-переговорено.
– Я шучу, конечно, про трамвай… не попал и не попаду… но все-таки! Ты пойди попробуй вот так на ровном месте займи двадцатку!.. Да никто не даст! Ни у кого нет… а у кого есть, так побоится… или, например, машину хочет покупать… или еще чего-нибудь. В каждой избушке свои погремушки. Ну и что было бы?
Я, конечно, сам виноват, но… Как вспомню этого Стреповикова – у-у-у-у!..
Я замолчал, подумав, что загудел сейчас точь-в-точь как Будяев.
– Да ладно тебе, – поморщился Кастаки.
– Не-е-е-т! – Я покачал пальцем. – Ты не должен думать, что я думаю, что ты думаешь, то есть… э-э-э… ну, я хочу сказать – вот, мол, процент берет и вообще… а? – Мне хотелось еще добавить что-то про честность и всякое такое, но почему-то стало скучно.
Тогда я просто поднял рюмку:
– Ладно, все… Давай теперь за твое прибавление еще раз.
Сколько уже? Полгода? Семь?
– Девять.
– Во, девять уже… видишь. Уже поровну – девять до, девять после. Девять там, девять здесь… Это большое дело, Шурик. Это ты как молодой себя ведешь. Раз – и опять замолодел. А Петьке-то сколько?
– Семнадцать скоро.
– Во! Вот так! Семнадцать!
Мы чокнулись.
– Ты закусывай, закусывай, – сказал Шура. – Что-то ты, Серега, воодушевился сверх меры…
Я опрокинул рюмку и посмотрел в тарелку.
– Знаешь, Шура, – сказал я, тыча вилкой в аппетитный кусок свинины. Потом поддел картофельную долечку, положил на язык, сжал зубами – она захрустела. – Вот я однажды шел мимо лужи.