Нефор
Шрифт:
Градск переходил в дачную зону внезапно и несвязно. На южной окраине, всего в сотне метров от девятиэтажек, стояли деревянные постройки с участками в шесть соток. Дача подполковника находилась в самом конце южноградского садоводства, у леса, и соседствовала со столетней хвойной флорой и разношёрстной пушной фауной. Гарик добрался за полчаса.
Зимой заснеженный участок Угарова так густо усеивался следами заячьих лап, что, казалось, ночами эти зайцы разыгрывают кубок «UEFA». Подполковник прыгал в снег из парилки и барахтался в нём как в мыльной пене, ухая и покрякивая. Летом
Это был крепкий, подтянутый, с военной выправкой человек, с лицом, похожим на танк. Смотрел всегда открыто.
Когда Гарик скрипнул калиткой, Геннадий Петрович увлечённо хрустел вяленым карасём в беседке напротив. Карась туго шуршал и запахом вызывал приступ пивной эрекции.
– Игорёк! Заходи, заходи! Присаживайся.
По-офицерски хрустнув пятернёй музыканта, Угаров учтиво указал на стол. Гарик уселся напротив подполковника.
От дачи веяло кухонным уютом и ощущением замкнутости. Как будто в этом воздухе висели тысячи тайн, недосказанностей и былых внутрислужебных секретов.
– Ну, рассказывай, – весело крякнул Угаров, – с чем пожаловал?
Он выставил перед Гариком пузатую советскую кружку и налил в неё светлого, пенящегося пива. И если бы не заложенный нос, Гарик ощутил бы, как восхитительно сочетается запах свежего «Жигулёвского» с бесподобным, ни на что не похожим ароматом мастерски провяленой рыбы. Рядом с наполненной кружкой Угаров положил очищенного карася. Гарик тоскливо посмотрел на заманчивый натюрморт и про себя выругался на простуду. Невозможно получить удовольствие от пива, даже летом, на природе, и под рыбу – если нездоров. Тем не менее, он осушил полкружки разом и заговорил.
Рассказал про убийство, про семью Кости, про двух свидетелей убийства – Дуста и Вентиля, про пятнадцать суток, про то, что известна фамилия, а ментам плевать, и так далее, и так далее. Геннадий Петрович тоскливо выслушал рассказ и грустно выдавил, отмахиваясь от невидимых насекомых:
– Да, Игорь. Всё так. В менты сейчас идут, чтобы на заводе не пахать. Остальное – слова. Да даже и слов-то – и тех не осталось. Форма да дубина. Стыда нет у людей, Игорёша. Тебе пузырьки подсвежить?
Не дожидаясь ответа, он натужно выдохнул и подлил пива в обе кружки. Закончив говорить, Гарик решил не перебивать и внимательно слушал.
– Я понимаю, зачем ты приехал. Друзья – это святое. Ты думаешь, я позвоню, и что-то там изменится?
Угаров брезгливо фыркнул.
– Я там треть века проработал. А там всё так же, как было. Если бы ты знал, какая гнида сейчас в моём кабинете сидит… Э-э-х-х…
Он устало поднялся из-за стола и застучал папиросой по портсигару. Затем дунул в неё, закусил картонный мундштук и чиркнул спичкой. Гарик поймал себя на мысли, что, кажется, впервые видит, как кто-то курит оригинальный «Беломор».
Вдруг Угаров, глядя прямо в глаза Гарику, резко выпустил едкий дым и прищурился:
– Ну, а сам-то ты что думаешь? Как с этим Манохой надо бы?
Гарик исподлобья, всем своим взглядом, выдал отношение к системе правосудия и застучал костяшками по столу. Угаров удовлетворённо кивнул и
– Геннадий Петрович, – вкрадчиво прошуршал Гарик и замер, – а если бы адресок…
Он не договорил и всмотрелся в лицо подполковника, который выглядел так, будто собирался совершить подвиг. Помедлив с минуту, он кивнул. Гарик выдохнул и почувствовал испарину на лбу. «Или температура подскочила?»
– Маноха, говоришь? Ну, значит, так и сделаем.
Он затушил папиросу, достал из-под стола бутылку «Жигулёвского», протянул её Гарику и загадочно подмигнул:
– Чтоб веселее ехалось.
9
Автобусное сиденье взвизгивало на кочках. Гарик грел лбом ладони и тугими послеоперационными нитями вытягивал из памяти редкие рассказы отца о Геннадии Петровиче. Они были тёзками и в школе делили одну парту. Одноклассники называли их «наши Гены», именуя по отдельности «геном ума» и «геном силы». «Ген силы», разумеется, вырос в одного из главных силовиков города, а «Ген ума» впоследствии получил множество наград за труды в области ядерной физики.
В начале девяностых голодная до свободы слова пресса вязко захлюпала коричнево-жёлтыми сенсациями на каждой странице. Несметное количество газет и журналов, пишущих о пустоте, отпускало её по самым необременительным ценам в каждом ларьке страны. Вскоре бодрому столичному гласу свободы вняли периферийные издания, и клеветническое словоблудие проникло в периодику всех аппендиксов страны.
Когда в единственной градской газете появлялась статья, способная бросить тень на фигуру заместителя начальника ГУВД, и, читая её, Гарик – хронический ментоненавистник – кричал и плевался, Бессонов старший усмирял неформальский сыновний пыл, повествуя о том, как в действительности соотносится статья с самим Угаровым.
Пять лет назад пятнадцатилетнюю дочь несговорчивого мента нашли в лесном массиве на севере города. Заключение судебно-медицинской экспертизы, подробнейшим образом рисовавшее леденящую картину произошедшего с девушкой, насчитывало несколько десятков страниц. В морге, во время опознания, жена подполковника лишилась чувств. Год спустя она повесилась. Эту историю знал весь Градск – так же хорошо, как знал цену неподкупности Угаров.
Набирая под азартно-тревожным взглядом Дуста номер Геннадия Петровича, Гарик был почти уверен, что помощи от высокоморального отставника не будет. Сейчас, возвращаясь в город и прокручивая в памяти отцовские слова, он не сомневался: Угаров сдержит неозвученное слово.
Перед глазами всплывала больничная палата, забросанная алыми полотенцами. Гарик почему-то проверил карманы, нащупав РГД и нож. Он прижал горячий висок к прохладе окна и сжал кулаки. Ладони ощутили влагу.
В лихорадочном ознобе он доехал до дома и выскреб себя из автобуса. На лавочке у подъезда сидел дорвавшийся до никотина Дуст. Он усиленно смолил какую-то отраву и поминутно сплёвывал под ноги. При виде бескровного лица Дуст встревожился и защебетал:
– Бес, ты чего? Нормально всё?