Нефтяная Венера
Шрифт:
– Тогда мы просто постоим.
Маша хлюпает носом. Любуемся Ваней. Волосы причёсаны гелем, как у мальчика из хорошей семьи. Я никогда его так не причёсывал. А теперь и не надо. Теперь я один. Обязательств больше нет. Ухаживать не за кем…
Выносим гроб из церкви. Я держу со стороны головы, Соня с Машей – у ног. Лена просто идёт рядом. Когда Ваня родился, он был таким крошкой, а теперь вырос. Раз в десять или пятнадцать увеличился. Совсем большой… Старушки поставили ему на грудь иконку. Она обращена к Ваниному лицу, а значит, и ко мне. Христос смотрит прямо в глаза с глянцевой бумаги в жестяной окантовке. Я смотрю на Христа. Он смотрит на меня…
Охранник в воротах кладбища громко спрашивает:
– Соловьёв?
– Да, – отвечает Соня.
«Кто такой Соловьёв? Почему Соня ответила „да“? – недоумеваю я. – А… Соловьёв – это Ваня, у него ведь фамилия Лены, ещё с больницы осталась…»
Губы у Вани такого цвета, будто он черники объелся. Кое-где помада осталась. Ресницы длинные. Раньше я этого не замечал. А нос совсем как у меня, и брови… И волосина эта на подбородке, кажется, длиннее стала…
Плита с дедом и бабушкой установлена на прежнее место. Дед смотрит строго. Грудь в орденах. Герой.
Под ногами мокрые листья, можно поскользнуться…
Бабушка смотрит ласково.
На влажной земле кое-где проросла травка, поднявшая старые листья, хвою и шишки. Блестит шуруп, оброненный мастерами, монтировавшими новую ограду. Кое-где краснеет яичная скорлупа, оброненная на какую-то давнюю Пасху. Моя мама скорлупу обычно тщательно собирала в коробочки и бросала затем под деревья на даче. В скорлупе содержится кальций, и мама таким образом удобряла почву. Скорлупа разлагается медленно, неохотно выделяя драгоценный кальций. Лежит годами, портя весь вид. Мамы уже нет, а скорлупа почти не изменилась.
На земле происходит движение. Кажется, что это галлюцинации, но если присмотреться, становится ясно, что это множество жучков, паучков и муравьёв снует туда-сюда, оживившись на солнышке.
Я наблюдаю за одним плоским, в цвет почвы, клещом, который застыл и греет на солнце то один бок, то другой. Изредка клещ меняет положение и потирает лапки. Я присаживаюсь на корточки и осторожно трогаю клеща палочкой. Он опрокидывается на спину, растопыривает лапки и прикидывается мёртвым. Выждав некоторое время и решив, что опасность миновала, клещ снова встаёт и возобновляет приём солнечных ванн…
– Попрощайтесь с усопшим, – тихо произносит могильщик.
Подхожу к гробу, смотрю на Ваню. В веточке, которую он по-прежнему сжимает в руке, что-то изменилось. Не пойму… Ах, вот оно что… Почка, одна почка распустилась. Вот те на… Была почка, а теперь клейкий листочек развернулся… А может, я его просто не заметил тогда…
Я глажу эту руку и покрываю грудь сына сложенным вчетверо лоскутным ковром, тайники которого набиты его сокровищами. Золотые завитушки, бабочки и жемчужины блестят в лучах солнца. Целую Ваню в щёку. Отхожу.
На меня будто надели очки с толстыми линзами, которые мешают видеть.
Лена поправляет подушечку под Ваниной головой. Голова поворачивается набок. Лена поправляет её, голова не слушается. Она поправляет… гладит нежно Ванины руки. Кладёт рядом холст с нефтяной «Венерой»…
Маша заговорила. После долгого молчания и слёз голос у неё выходит хриплый, булькающий:
– Помните… он… Ваня… любит… мы из Интернета… как это по-русски… скачали… на день рождения хотели… хотим подарить… – Маша достала из сумочки новенький мобильный телефон, нажала кнопку. Заиграла «Калинка»:
Ах, под сосною, под зеленою,Спать полож-и-и-и-ите вы меня…– Хороший звук… полифония… – дополняет Соня.
– Спасибо, – говорю я.
– С днём рождения. Это от нас с Соней, – шепчет Маша и целует Ваню два раза, по французскому обычаю. Кладёт к нему букет сиреневых тюльпанов и играющий телефон.
Ай, люли-люли, ай, люли-люли,Спать положите-е-е-е вы м-е-еня…– Может, аллергию запудрить? Нехорошо… – Маша достаёт из сумочки пудреницу, начинает маскировать пятнышко рядом с Ваниной губой. Ждём.
Соня рассыпает по Ване землю, полученную в церкви, крестом. Земля в бумажном кулёчке. Кулёчек сделан из продуктовой сметы. В глаза бросается: «крупа гречневая, 50 кг, 75…», дальше сгиб, всю цену я не вижу. Соня берёт икону с Ваниной груди, отдаёт мне.
– Так положено…
Я смаргиваю толстые линзы с глаз, они проливаются и тут же сменяются новыми.
Могильщики забивают гроб. За стуком молотка под крышкой поёт хор:
Калинка, калинка, калинка моя!В саду ягода малинка, малинка моя!Эх, калинка, калинка, калинка моя!Ищу глазами клеща, за которым наблюдал две минуты назад. Тщательно рассматриваю землю на том месте, где он грелся на солнышке, вглядываюсь в каждую травинку. Тщетно. Вытираю глаза, хватит раскисать, надо отыскать клеща. Не можем ведь мы так расстаться, не попрощавшись… Приседаю на корточки, прочёсываю каждый сантиметр зорким взглядом… Клеща нигде нет.
Рядом лежат временная доска Джорджа Сазонова и в который раз выкопанные урны с родителями – ждут, когда их снова зароют. Семейная могила превратилась в братскую. Мне не жалко. Пускай им будет спокойно вместе…
Рыжая рассыпчатая земля глухо стукается о гроб.
«Калинка» окончательно глохнет.
– До встречи, – шепчу я.
Могильщики ловко утрамбовывают стенки холмика.
Я чувствую каплю на лице. Одну, вторую.
– Дождь, – рассеянно говорит Соня, выставляя ладонь. Маша набрасывает платок на голову. Капли падают всё чаще. Совсем невесомое облачко посреди ясного неба разражается настоящим ливнем.
Я завожу свой танк и двигаюсь прочь. Меня никто не окликает. А может, и окликают, я не слышу…