Негасимое пламя
Шрифт:
Джоанне он тоже ужасно понравился. И даже совершенно перестала его бояться. Она научилась разговаривать с ним на равных. У нее еще никогда не было такого замечательного собеседника — за исключением отца, который очень ее любил, но был слишком стар и измотан тяжелой жизнью, чтобы составить ей такое общество, как Ричард Стрэндж. Очень скоро обнаружилось, что под маской цинизма скрывается страстный любитель приключений, который воспринимает жизнь вовсе не как тяжкую драму, а как повод лишний раз повеселиться.
И они смеялись, шутили друг с другом — невольные знакомцы, которых свела сама судьба. Разумеется, оба
Джоанна очень быстро поняла, что ей есть чему у него поучиться. У него было что порассказать. И все, что он говорил, она слушала взахлеб. Впрочем, все его истории не касались никого конкретно — о своей личной жизни Ричард по-прежнему умалчивал. Единственное, что удалось узнать, что он учился в Рагби [1] , и это в какой-то мере связывало их, так как ее отец тоже закончил Рагби. Затем Ричард поступил в Оксфорд, был членом университетской команды по боксу. Потом уехал на Восток и занялся — весьма и весьма успешно — выращиванием кофе и чая. Спустя год вернулся с Цейлона довольно обеспеченным человеком… Однако, когда Джоанна удивленно спросила — что же привело его в этот суровый край, если не жажда наживы, — он сразу замкнулся, спрятался, как моллюск в свою раковину, и лишь пробормотал в ответ что-то невразумительное.
1
Одна из старейших привилегированных частных средних школ в Англии.
Долгими вечерами, пока за окном их маленькой лачуги вовсю бушевала буря, они сидели вместе у огня. Сразу после ужина Ричард раскуривал свою трубку, а Джоанна уютно, словно котенок, устраивалась у его ног и принималась слушать бесконечные рассказы об Англии — стране, о которой она знала лишь понаслышке или из книг. Только сейчас она начинала понимать, насколько бедна и скудна была здесь ее жизнь, какое жалкое существование вели они с отцом на Юконе.
Ричард быстро пристрастился к этим вечерам. И даже полюбил их. Ему было приятно заниматься образованием Джоанны, ловить на себе ее восхищенный, пытливый взгляд.
Он обращался с ней как с младшим товарищем, и все же многое — эти ее кошачьи позы у его ног, мягкие движения и нежный голос — выдавало в ней женщину и, конечно же, задевало его чувственность.
«Нет, что бы там ни было, я любой ценой должен избегать близости с ней…» — думал он, а между тем проходили часы и дни, а буря за окном все не кончалась. И с каждым днем они волей-неволей становились ближе и дороже друг другу.
Теперь ему было все труднее сдерживать в себе мощные порывы плоти, когда ему страстно хотелось заключить в объятия ее маленькое тело и показать ей, что на самом деле мужчина и женщина, если захотят, могут здесь, на земле, устроить друг для друга поистине райское блаженство и вместе унестись прямо к звездам…
Теперь он хорошо ее изучил. Она была воплощением невинности, хотя и знала, что уготовила ей жизнь как женщине. Джоанна твердо усвоила, что от этого надо защищаться. И все-таки под оболочкой недотроги Ричард Стрэндж инстинктивно угадывал страстную и пылкую женщину — а уж в чем, в чем, а в этом он разбирался. Если такая девушка, как Джоанна Грей, полюбит по-настоящему, это будет лавина чувств и потрясающая искренность.
В такие минуты невольное заключение с юной девушкой казалось ему мукой. А мука, в свою очередь, порождала новую грубость. Джоанна не могла понять, что же с ним происходит, — и обижалась на его выпады. То он сбегал от нее, когда она, по своей привычке, уютно сворачивалась котенком у его ног… То не подавал ей руки, когда она дружески протягивала ему свою, чтобы сказать спокойной ночи, — а вместо этого молча уходил в свой угол, как будто ее общество его утомило…
Каково было ей переживать это — ведь для нее он стал самым удивительным человеком, которого она когда-либо знала. Ей было уже все равно, сколько продлится этот проклятый буран, она не испытывала больше желания возвратиться в свой дом, к преданному Киши. Вместо этого было бы куда лучше сидеть и сидеть у ног Ричарда Стрэнджа — всю жизнь…
Стоило ему заметить выражение обиды на ее лице, желание обнять ее и утешить возрастало еще сильнее, и ему приходилось усилием воли подавлять его. Часами он мог лежать без сна и, хмурясь в темноту, размышлять о хитросплетениях человеческих судеб.
Еды осталось так мало, что впору было говорить о приближении голода. Буран все не унимался, а между тем запасы консервов, которые имелись с собой у Ричарда, таяли на глазах. Масло для лампы тоже кончалось. После захода солнца они оказывались в полной темноте и так и просиживали до ночи, дрожа от холода и не имея возможности зажечь огонь.
Все эти тяготы и лишения Джоанна сносила с удивительным для такого хрупкого создания самообладанием.
— Ох и крепкий же ты орешек, крошка Анна, — сказал он ей как-то вечером, не в силах скрыть свое восхищение. — Ей-Богу, немногие из женщин выдержали бы все эти передряги — и без вашего обычного нытья.
— Но я вполне счастлива, — сказала она, а затем почти что игриво добавила: — Ты назвал меня Анной — это что теперь, мое новое имя?
— Я решил называть тебя Анной, — сказал он, — мне так больше нравится. Джоанна — слишком тяжеловесно. Джо — слишком по-мужски. Будешь у меня просто — крошка Анна. Она засмеялась.
— Никто меня раньше так не называл, — сказала она. — Здорово.
— А что же мы будем делать, если кончится еда, а, крошка Анна? — спросил он.
— Нам хватит. Сегодня был прекрасный обед из солонины, — сказала она.
Джоанна говорила так, чтобы показать, что не падает духом. На самом деле ей доставалось очень мало еды. Но его порция была еще меньше. Втайне от нее он отдавал ей чуть не половину своего дневного пайка. Конечно, ему не хватало, но он предпочитал как-нибудь обходиться — лишь бы эта отважная девчушка не испытывала мук голода.
— Что ж, будем надеяться, что выживем, — сказал он. — Не навечно же зарядила эта буря.
— А когда можно будет ехать, мы просто попрощаемся и ты поедешь дальше? — спросила Джоанна.
— Да, — был ответ.
Ричард не знал, что причинял ей боль, говоря так, что она готова была скорее переживать муки голода, чем тоску, которая словно тисками сжимала ей сердце.
В темноте они почти не видели друг друга. Было так холодно, что они улеглись на свои убогие постели гораздо раньше обычного.
Вдруг со стороны матраса раздался короткий слабый стон.