Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
Потом гости поинтересовались заказчиком. Довольно-таки навязчиво поинтересовались. Будто в гости к нему собрались. Имя спрашивали и городской адрес. Виктор Николаевич бахметьевские координаты им не дал. Пусть сами посуетятся. Гости, правда, очень настаивали. Грозились туманно, что, мол, если не скажет, то очень пожалеет. Но Виктор Николаевич храбро ответил, что время, мол, совсем уже не то и что, мол, он выполняет заказ на законно купленном участке и никому не позволит совать нос в его дела.
– Берия вон всех пугал, расстреливал направо и налево, и где он теперь?
– Где? – испугались люди в черном.
– Сегодня какое число? – неожиданно спросил Виктор Николаевич.
– Второе июня, – растерянно ответил один из них. – А что?
– Значит, гуляет еще, – задумчиво сказал Виктор Николаевич. – Но ничего, недолго ему осталось. Меньше месяца.
– Как меньше месяца? До чего меньше месяца?
Виктор Николаевич по возможности постарался принять зловещий вид:
– До ареста.
Гости расхохотались. Правда, немного ненатурально.
– Вы со своими провокаторскими разговорчиками дождетесь! – пригрозили они.
– А вот поговорим с вами после двадцать шестого июня! – многозначительно пообещал прораб.
Гости повозмущались – как и положено государственным людям в таких случаях, громко фыркая и выражая свое негодование всеми доступными им способами. И отбыли, продолжая негодующе качать головами. Они, в отличие от просвещенного Виктора Николаевича, не читали газеты «Правда», которая еще только должна выйти двадцать девятого июня, то есть ровно через двадцать семь дней. Там, с некоторым опозданием, будет написано, что Берия Лаврентий Павлович арестован как враг народа двадцать шестого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. И двадцать третьего декабря будет расстрелян в подвале Лубянки. И Никита Сергеевич Хрущев, который заявит народу о культе личности Сталина, ниспошлет на страну благодатную оттепель и отучит людей прислушиваться в страхе к шагам на лестнице по ночам, начнет свое восхождение точно так же, как те, от кого он отречется под благоговейное молчание двадцать второго съезда, – обагрив руки кровью. И неважно, что это будет кровь тирана, который, собственно, кроме смерти, ничего и не заслуживает. Дело не в тиране. А в том, что новый вождь н е с м о ж е т и н а ч е. Но об этом через двадцать семь дней в газете ничего не напишут.
А пока Сергей стоял у котлована и наблюдал, как он на глазах перестает быть котлованом, а превращается в подвальный этаж.
– Тут на каждый кирпич по человеку, – сказал он сам себе.
– Не кирпич, а пенобетонный блок, – услышал он сзади знакомый голос.
– Плохо работаешь, – повернулся он к Селиванову. – Отвлекаешься. Ты сейчас что должен делать?
Селиванов немного помолчал, в упор глядя на Сергея.
– Слушай, хозяин! – с угрозой сказал он, вложив в слово «хозяин» все презрение, какое мог. – Если ты попробуешь меня уволить, я напишу куда следует, что ты у государства материалы воруешь и превышаешь установленные размеры дома.
Сергей беззаботно махнул рукой.
– Хоть сейчас пиши. Тут уже до тебя знаешь сколько народа написало? Ого-го! Весь район, как улей, гудит. Так что будешь халтурить – моментально уволю. Иди, говорю, кирпичи класть!
Селиванов среагировал моментально. Сергей даже зауважал его за выдающийся артистизм и вживание в роль. Он неуловимо быстро надел на себя выражение лица своего парня, чуть смущенного добряка, - мол, стараюсь, как могу, а между своими людьми чего не бывает?
– Да я стараюсь, Сергей Александрович. Учусь, можно сказать, на ходу. Вы уж меня не выдавайте, что я не строитель.
– По-моему, это сразу видно, – заявил Сергей.
– Я копать могу. Яму. Глубокую.
– Молодец, – хлопнул его по плечу Сергей. – Голендимову уже выкопал яму? Глубокую?
Селиванов зарделся, как маков цвет. Он знал, что весь НКВД зашевелился, как огромный муравейник, уничтожая архивы и валя вину друг на друга. И поспешил послать в Москву несколько «расстрельных» приказов с голендимовскими подписями, присовокупив к ним донос. Правда, в Москве всем было не до этого – замести бы следы самим, взвалив как можно больше вины на органы на местах. Поэтому Селиванова быстренько с занимаемой должности уволили – за превышение полномочий и злоупотребление служебным положением. Потому что на то и начальник, чтобы его увольнять в первую очередь. А Голендимов, несмотря на донос, пока сел в селивановское кресло. Откуда он будет смещен ровно через год и направлен в мордовскую колонию строгого режима на должность обычного надзирателя. Где зэки, узнав о его предыдущей должности, задушат его подушкой ночью в сортире.
– Ладно, работай пока, – махнул Сергей рукой. – Я не злопамятный.
В кабинете Первого, несмотря на позднее время, собралась вся городская власть по случаю чрезвычайной ситуации: министр внутренних дел, председатель Комитета государственной безопасности и начальник городского отдела милиции. Директор филармонии, который притулился на стульчике в углу, чувствовал себя до крайности неуютно и старался казаться возможно незаметнее. Он никак не мог понять, чего от него хотят, потому что шоу не видел, просидев весь вечер у себя в кабинете и пытаясь разобраться, в чем его, собственно, обвиняет Первый. Он полагал, что все представители силовых структур собрались здесь исключительно по его душу, и мысленно прощался с семьей.
Начальник милиции, который на шоу был и милицейское оцепление видел, чувствовал себя еще неуютнее, поскольку за людей в милицейской форме, как ни крути, должен был отвечать он. Между тем он готов был поклясться, что ни одного из милиционеров на площади он раньше не видел. Более того, он никогда не видел в милицейской форме столь молодцеватых рослых орлов, да еще и с интеллектуальными лицами. Он бы и хотел иметь у себя в подчинении подобные кадры, но не имел. Категорически. Может, и хорошо, что не имел, потому что командовать ими без некоторого чувства смущения он бы не смог.
Министр внутренних дел был зол и требовал объяснить ему скопление милиции на площади.
Главный милиционер разводил руками и клялся, что распоряжения вывести милицию на площадь он не получал, что все милицейские наряды находились на своих обычных постах и на площади не были, поэтому быть ответственным за чужих милиционеров он не желал.
Председатель органов безопасности молча делал пометки у себя в блокноте, чем до крайности нервировал окружающих.
– Вы мне деталями тут не увлекайтесь пока, – постучал Проверяющий карандашиком по столу. – Вы мне главное объясните. Как это, с позволения сказать, шоу вообще могло иметь место?!
Все взоры обратились на директора филармонии. Директор побледнел.
– Это не я! – поспешил он заявить. А потом спросил:
– Какое шоу?
Поскольку никто ему пока не удосужился объяснить, о чем идет речь. Кроме того, слово «шоу» вызывало у него смутные ассоциации со швейной промышленностью.
Все наперебой стали объяснять ему, какое безобразие имело место быть на площади. Директор филармонии схватился за сердце:
– У меня и артисток таких нет! – вполне искренне воскликнул