Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
Катя с ужасом увидела, что он опять задвигал носом.
– Ты пьян! – заявил он одному из рабочих, у которого лицо было похоже на сморщенную варежку. – Свободен. Ты уволен.
Уволенный рабочий ошарашено сдвинул кепку на затылок.
– То ись как? – поинтересовался он.
– Так, – коротко объяснил прораб. – Тут тебе не профсоюз. Алкаши мне не нужны. Вы двое – за мной.
Оставшиеся двое мужичков переглянулись и неохотно зашли во двор.
– Меня зовут Виктор Николаевич, – представился он и критически осмотрел их тщедушные фигурки. –Что-то сдается мне, силенки у вас маловато. А тебе чего? – не оборачиваясь, спросил он уволенного.
Тому, раз его уволили, естественно, тут же захотелось поработать, и он с укором сказал:
– Не разбираешься, дак не говори. Это не сегодняшним пахнет, а вчерашним. Я, может, один только раз и выпил-то. Я, может, теперь до следующего случая и в рот не возьму.
– Ну, посмотрим, – проворчал прораб. – Значит так, орлы. Этот дом надо весь раскатать по бревнышку. Чтобы к следующему воскресенью здесь ничего не было. Сделаете за неделю – каждому по десять тысяч. Бревна и доски можете забрать себе.
«Орлы» тут же оживились.
– Ско-о-лько? – воскликнул один из них. Второй толкнул его в бок и что-то прошипел.
– Я к тому, – пришел в себя первый, – что маловато будет.
– Не наглей, – спокойно отреагировал прораб. – Это раз в десять больше, чем вы ожидали. Значит так. Условия такие. Кто придет хоть раз выпивши – уволю. Деревья на участке не ломать. Не справитесь за неделю – за каждый день просрочки буду из десяти тысяч вычитать по пятьсот рублей.
– Н-да, – проговорил тот, у которого лицо варежкой.
– Н-да-а-а, – задумчиво повторили остальные, почесывая в затылках. – Вона, значит, как.
– Отказываетесь? – деловито спросил Виктор Николаевич.
– Не-а, ты че, – испугались они. – Только инструмент надо. Голыми руками не больно раскатаешь.
Прораб подвел их к сараю и распахнул дверь. Помимо ломов, кольев и топоров, там был крохотный трактор и еще какое-то непонятное колесо с мотором.
– Лебедкой пользоваться умеете? – поинтересовался Виктор Николаевич.
Рабочие смущенно молчали.
– Ладно, это я научу.
– А может, еще пару человек дашь?
– А дам, чего ж не дать, – легко согласился Виктор Николаевич. – Значит, тридцать тысяч делим уже на пятерых. Это будет…
– Не-не, – испугался рабочий. – Не дели. Сами справимся.
Виктор Николаевич присел на крыльце и велел рабочим подходить по одному. Смущенные колхозники потупились и скромно стояли на месте. Не обращая на них внимания, прораб достал из сумки фотоаппарат и канцелярский журнал.
– Ты, – ткнул он пальцем в крайнего справа.
Раздумывая, не дать ли деру, – слишком диковинно все это выглядело, – он опасливо подошел и остановился шагах в трех.
– Эй, ты погоди, што ты! – заволновался он, когда прораб навел на него камеру.
Но было уже поздно – раздался щелчок. Мужичок запоздало стянул кепку и стал приглаживать волосы.
– Красавец, – согласился Виктор Николаевич и щелкнул еще раз. – Имя, – потребовал он.
– Степан, – застенчиво сказал мужик, шмыгнул носом и снова надел кепку на вспотевшую лысину.
Виктор Николаевич деловито записал в журнал все: фамилию, отчество и адрес. Степан отвечал, как загипнотизированный, покорно и обреченно.
После того как формальности были улажены, оказалось, что остальных двоих звали Семен и Дормидонт.
– Как? – вытаращил глаза прораб, на минуту утратив деловитость.
Дормидонт вздохнул.
– Это матушка, – объяснил он неожиданным басом, – обет дала. У ней все детишки мертвые рождалися, дак она Богу обещала, что, мол, если кто живой останется, дак она его назовет необычно.
Дормидонт еще раз тяжело вздохнул и помолчал, размышляя, что, может быть, было бы лучше, если бы Бог был в то время занят другими делами и матушку не услышал. Потому что, если бы ему самому доверили решение такого ответственного вопроса, он бы несомненно предпочел, чтобы его мать навсегда осталась девственницей.
– Бывает, – посочувствовал Виктор Николаевич.
Калитка заскрипела, и во двор просочилась худая морщинистая старуха, вредная Потаповна.
– Это вы, что ль, новые хозяева будете? – спросила она, критично оглядывая Катюшу – девицу, совершенно непригодную для крестьянской жизни.
Она представила себе, как та будет возиться в огороде, со своими наманикюренными ногтями и в золоченых босоножках, – как у царицы прямо босоножки-то, и впрямь невидаль, – и заранее злорадно расхохоталась. Разумеется, про себя.
Не дожидаясь ответа, она полюбопытствовала:
– Что за шатер у тебя за домом стоит? Цыганский, што ль?
– А! – расцвел Виктор Николаевич. – Это я вам еще не показал. Это будет ваша бытовка.
– Ну, – раздумчиво произнес Дормидонт. – Если готовка, тада конечно…
– Не готовка, а бытовка, – нетерпеливо поправил прораб. – Там вы будете обедать и хранить одежду. Ну, и если дождь сильный, сможете там переждать.
– Это они о чем? – спросила Катюша у Сергея.
– Понятия не имею.
Поспешив за остальными за дом, они увидели там желтый шатер – один из тех, в которых летом продают пиво, с огромной надписью «Красный Восток», прозрачными окошками и свеженаклеенной пленкой на том месте, где раньше было изображено пенное пиво. Дабы не вводить строителей в смущение. Ибо человек слаб, но строитель стократ слабее. И в неравном поединке с алкоголем уже и не делает попыток бороться. А наоборот, радостно сдается.