Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
– Как это не виноват! – пугался Булочкин. – Личная жизнь коммуниста должна быть безупречной.
– Вот именно, – возмущался Сергей. – Поэтому продолжать изображать любовь, если она вдруг ушла, – безнравственно. Куда честнее просто развестись.
– Так давайте всем дадим волю, – багровел Булочкин, – и завтра все у нас разведутся, и начнется свободная любовь…
– Как бы не так, – доказывал Сергей. – Вы можете себе представить, чтобы Кирюшины развелись? Или Петровы?
Тут вступила Любовь Борисовна, поглядывая на смущенно зардевшегося Григория Ивановича.
– Действительно, надо больше доверять людям, – сказала она. – Наши коммунисты – не животные, в конце концов.
Булочкин был категорически не согласен.
– Коммунист – образец, – доказывал он. – Он должен быть кристально чист.
– Жить с нелюбимой женой – это, по-вашему, кристальная чистота, да? – язвительно спросил Сергей.
– А вот пусть любит. Да и вообще, любит – не любит, это не коммунистические рассуждения.
– Как это? – удивлялся Григорий Иванович. – Коммунист – это прежде всего человек…
– Не по-коммунистически рассуждаете, – не сдавался Булочкин. – И вообще, есть инструкция, что разводы не одобрять. Вот и все.
– Ну и что? Инструкция – не закон, и от вас зависит, как ее применять. Изучите опыт церкви, в конце концов, – предложил Сергей.
– У нас церковь отделена от государства! – испугался Валерий Алексеевич.
– Отделена – не отделена, а разводы тоже запрещала. Как и ваша инструкция. И каковы были социальные последствия?
– Каковы? – с любопытством спросили все, кроме Булочкина.
– Измены, бытовые убийства, сожительства вне брака… Сплошная грязь и безнравственность.
Булочкин замахал руками и стал испуганно уверять, что наши коммунисты на такое не способны, и все опять началось сначала. Аргументы от Булочкина отскакивали, не производя на него никакого впечатления. На то он и был парторг. Потому что мнений разных может быть много, а парторг – один. С той единственной идеей, которую вложили в него партия и правительство.
В следующий раз Сергей опять задержался в лаборатории, потому что Барсов, в очередной раз его пожалев, предложил перед отправкой попить кофе.
Глядя, как Андрей разговаривает по телефону, Сергей вдруг заявил:
– Без телефонов им было лучше.
– Правда? – заинтересовался Барсов. – Почему?
– Им приходилось встречаться. Там постоянно кто-то к кому-то приходит.
Сергей у себя в прошлом тоже стал иногда принимать гостей по вечерам и, дремля под застольные разговоры, отдыхал душой.
– Застолье, – разглагольствовал он, – это наше великое русское национальное достояние.
– Ну да! – поразился Анатолий Михайлович.
– Там попробуй отстать от событий – и на тебя будут как на больного смотреть! Как на отверженного!
– Тяжело тебе там живется, – посочувствовал Барсов.
Сергей сделал паузу, пытаясь понять, послышалось ли ему или в голосе шефа действительно прозвучала ирония. Анатолий Васильевич смотрел на него честным открытым взглядом. Некоторым могло бы показаться – слишком открытым.
– Постоянно приходится быть в курсе событий. Они без конца обсуждают какой-то фильм, который они все смотрели. И книги. Там книги – штучный товар. Поэтому, если попадется какой-нибудь там Герберт Уэллс, все его читают, а потом смысл ищут. Это у них вместо водки. Философствовать любят – хлебом не корми.
Эти застольные философствования потом долго исследовались психологами. Мнения были разные. Кто-то говорил, – практичные американцы, разумеется, – что в русской архитектуре невозможно найти ни одной строго прямой линии из-за того, что занятый философскими беседами народ просто не в состоянии был их провести. Русские, дескать, так увлечены рассуждениями под влиянием огромных пространств своей родины, что предпочитают распить бутылку водки и порассуждать о загадочной русской душе, чем выйти и пропахать в этом пространстве, например, какую-нибудь борозду.
Эксцентричные французы горячо протестовали, говоря, что деятельность русских больше устремлена в духовную сферу, нежели в практическую. Поэтому их, русских, надо оберегать как интеллектуальный генофонд человечества.
Американцы опять возражали, что, пока французы рассуждают, они, американцы, как раз заняты тем, что оберегают этот самый российский генофонд непосредственно у себя в Америке, приняв в Штатах лучших ученых и даже предпринимателей из России и доверив им совершать самые выдающиеся достижения в американской науке.
XXX
У него было очень мало времени общаться с Мариной, и она обижалась. Барсов хмурился и требовал отношения с Мариной перевести в лоно дружеских.
– Я люблю ее, – восклицал Сергей. Но сам понимал, что у них нет будущего. И это наполняло его невыразимой тоской.
Катюша тем временем, выполняя поручение Барсова, завершала то дело, которое они начали с Сергеем больше месяца назад, – покупку дачи. Собственно, процесс покупки оказался предельно простым. На темно-зеленом «лендровере» она пару раз съездила в деревню Сосновка, которую они зимой приглядели с Сергеем, – она показалась им самой живописной. Там родственники из двух домов согласились съехаться в один, как только поняли, какую сумму им предлагает эта странная, необычно одетая и пахнущая заморскими ароматами дама. На эти деньги, собственно, они могли полностью отремонтировать свой дом и подворье, сделать к нему большой пристрой и целый год ни в чем себе не отказывать.
После этого оставалось только зарегистрировать покупку в сельсовете – то есть сделать пару записей в журнале. Потом Кате выдали какую-то книжицу, по которой она должна была платить за дом ежемесячную символическую сумму, – и этим дело кончилось!
– Нет, что-то хорошее там есть, - рассуждала Катюша, попивая капучино в «Макдональдсе» вместе с Андреем. – Сходил себе в сельсовет – и все. Ни тебе регистрационных палат, ни всяких дурацких бюро инвентаризации, ни очередей, ни нервотрепки. И при этом абсолютно все зарегистрировано.