Неистовая королева
Шрифт:
Поднимаю голову, тяжелые портьеры волнами спускаются с четырех метровой высоты.
Главный прокурор уже предвкушает удовольствие.
— Там, в подвале, ты ответишь мне на все вопросы. — Губы Туарона сложились в тонкую кривую нить. — И никто тебе не поможет.
Если до этих слов у меня и были сомнения, то после их уже не осталось.
— А вот так, как думаете, народ увидит мой призыв о помощи. — Подношу пламя к бархату портьер.
Пламя практически мгновенно охватывает всю ширину окна и огненной змейкой устремляется вверх.
Незваные гости оторопели, даже Исфагиль застыл с открытым ртом.
Камергер,
— Что вы наделали, Ваше Высочество?
В меня словно вселился бешеный злой дух, иду с одним подсвечником прямо на обнаженные мечи послушников.
— Прочь с дороги! Если через пять минут меня не увидят живой и невредимой в воротах замка, то народ снесет здесь все к чертовой матери.
Обращаюсь в первую очередь к здравому смыслу Лириана.
— Я ухожу! После того, что произошло я ни минуты больше не останусь в вашем гадюшнике.
Первая пара послушников, завороженная огнем, опустив оружие, расступается, следующий на мгновение засомневался но кулак Веронеи, сваливший его на пол, тут же помог четвертому принять правильное решение.
— Пожар! — Вдруг тихо завыл Исфагиль.
— Пожар! — Заорал во всю глотку камергер.
Поворачиваюсь назад, там уже вся стена в огне. Будет им теперь чем заняться.
Вокруг заметались люди с ведрами и тазами, началась настоящая чехарда: крики, топот, ругань. Толпы придворных, как тараканы, выскакивают из комнат и очумело бегут по коридору. Мы с Веей в этой толпе широкими шагами движемся на выход.
— Куда, к воротам? — Спрашивает Веронея.
Я как пьяная переполнена задором и куражем.
— Нет, сначала в конюшню. — Скалюсь в злой гримасе. — Мы не бежим, мы в гневе покидаем негостеприимный дом.
Веронея понимающе улыбается.
— Это правильно, негоже нам от всякого дерьма бегать.
Врываемся в конюшню, Вея за грудки вытаскивает с сеновала давешнего мужичка. Встряхнув его несколько раз для понятливости, она рявкает прямо в круглые перепуганные глаза.
— Седлай по-парадному Лису и моего вороного.
— Сейчас, сейчас, мы мигом. — Засуетился конюх.
Откуда-то вынырнули еще помощники и засуетились, доставая сбрую и седла.
Через пару минут мне вывели Лису. Багряный чепрак с золотыми кистями, черное изогнутое седло, украшенная серебром уздечка и стремена.
— Ну, ты красава! — Обращаюсь к своей кобылке. Та, словно услышав меня, гордо выгнула шею и грациозно зацокала, вскидывая копыта.
Через минуту привели и жеребца Веронеи. Он почти такой же, как ее любимец, оставленный нами в какой-то деревне, такой же черный, громадный и злой, полностью соответствующий своей кличке Шквал.
— Открывай. — Скомандовала Вея, взлетая в седло.
— Подождите минуту, Ваше Высочество. — В дверях показался Лириан Дуга.
Лиса зло захрапела и нервно затопталась на месте.
— Чего вы хотите? — После сегодняшнего я не собиралась с ним миндальничать.
Камергер сложил руки на груди и вернул на свое лицо его обычное умильное выражение.
— Простите ради Матери Ветров Исфагиля, он настоящий безумец. Ни я, ни король не имеем к сегодняшнему инциденту никакого отношения. Мы ни секунды не сомневались в том, что вы не принимали никакого участия в нападении на короля и убийстве юного гранда.
— Так что вы хотите? — По-прежнему олицетворяю надменность и оскорбленное достоинство.
Лириан снял добродушную маску в одно мгновение, превращаясь в холодного и расчётливого циника.
— Надеюсь, все наши предварительные договоренности в силе и вы не станете все рушить из-за глупости трибунала.
Долго раздумывать не приходится, я не могу отказаться, иначе все теряет смысл и потом Лидарон все же, как ни как, родня.
— Вы меня оскорбили, но воля моего великого деда заставляет меня смириться. В ином случае мой ответ вам бы сильно не понравился.
Царедворец склонился в поклоне.
— Я очень рад вашему мудрому решению.
— Передайте Лидарону, у него неделя, чтобы сделать мне предложение и выйти на битву рядом со мной, после победы он мне будет уже не нужен.
Лириан склонился вновь.
— Это разумно и понятно.
Рассматриваю сверху плешь на его затылке и думаю, что возвращаться в наш дом тоже будет небезопасно, такую огромную территорию невозможно охранять. Самое безопасное место на сегодня это в самом центре народной толпы. Но как там жить? Спать на земле под открытым небом что-то очень не хочется, недавно проходили, хватит. Еще раз смотрю на плешь камергера и решаю с паршивой овцы хоть шерсти клок.
— Моя ставка будет на рыночной площади в центре моей армии.
Лириан понимающе кивает.
Усложняю ему задачу.
— К тому времени, когда я туда приеду, надеюсь, там уже будет стоять шатер, лучший из того что у вас есть.
Камергер на мгновение задумался, прикидывая свои возможности, и утвердительно склонил голову.
— Тогда я могу рассчитывать на ваше прощение. — Его глазки хитровато поблескивают.
— Посмотрим. — Сжимаю колени, и Лиса, поняв все правильно, делает шаг к выходу.
Глава 19. Первый шаг королевы
Если к вони и шуму еще можно привыкнуть, то к жаре и вездесущей, скрипящей на зубах пыли невозможно. Как только над городом поднимается солнце, зажатая между домами и скалой Лидар, рыночная площадь превращается в настоящее пекло. Мостовая накаляется настолько, что печет ноги сквозь сандалии. Как местные ходят по ней босиком, остается для меня загадкой. Уже сутки как я в лагере, и должна сказать, это уже не та толпа, которую я увела с ипподрома. Сейчас в ней просматриваются намёки на организацию и дисциплину, а в каждой минуте жизни этого многотысячного живого организма чувствуется несгибаемая воля Ристана ла Вэй. Правда, надо признаться, методы у него изуверские. В целях привлечения добровольцев он приказал кормить только тех, кто вступил в армию отверженных и их семьи, а остальных бросил на произвол судьбы. За грабежи, воровство и мародерство казнят безжалостно. Вчера его гвардейцы привели мародеров пойманных в городе, и он приказал казнить их на глазах у выстроенной армии. Пятнадцать человек, некоторые совсем еще дети. У меня от такого зрелища до сих пор комок в горле, разумом то я понимаю необходимость таких мер, но в душе у меня все переворачивается, и перед глазами до сих пор стоят лица этих подростков. Говорю ему, может, детей пожалеешь, а он глянул на меня своими стальными непроницаемыми глазами и произнес: