Неизменная любовь

Горышина Ольга

— Помнишь, как мы микстуру от кашля таскали втихаря у твоей бабушки?

Алла кивнула. Я разлила по стопочкам тягучей темной жидкости, пахнущей лакрицей.

— Херес, что ли? — пригубила Алла из своей стопочки.

— Нет, с хересом у них же как-то там сложно все. Это ратафия. Чисто каталонская выпивка. Местный деревенский алкоголь. Этот вот из винограда сделан, но иногда его делают еще и из фруктового сока. Там состав какой-то умопомрачительный, с орехами и травами. Но лакрица все перебивает, верно?

— Ну да… Так вкусно же! Как

называется?

— Ратафия. Там еще прикольная легенда. Типа три церковника собрались что-то там важное решить. Решили в конце концов, потому решили отметить. Крестьянин принес им домашней выпивки, им понравилось, и они спросили у хозяина, как она называется. Тот плечами пожал — а никак. Священники посовещались и придумали назвать божественный напиток «ратафия» — это с латыни, договор подписан или типа того. Знаешь, — я подняла свою стопку и протянула к той, которую держала Алла, — давай и мы отметим с тобой подписание устного договора: о мужьях ни слова. Представим, что их нет, просто нет. Как и проблем, связанных с ними. Семь дней мы с тобой свободные женщины…

Мы чокнулись, но до рта ратафию не донесли. Алла вдруг опустила руку, но не коснулась дном стопки стола.

— Будь у меня твой муж, я бы не отказывалась от него даже на семь дней.

Я зажмурилась. На мгновение.

— Он сам сказал, что звонить не будет. И просил нас оттянуться. По полной!

Алла состроила рожу:

— Еще скажи, по мальчикам пойти разрешил…

Моя шея удлинилась вдвое. Я зачем-то приняла позу балерины.

— А что, без мальчиков оттянуться не получится? — Алла что-то не улыбнулась, и я продолжила: — Тогда пойдем по мальчикам… Согласна?

— Иди нафиг, Кузьмина!

Она опрокинула в себя ликер, хотя его следовало тянуть, заедая фруктами, горкой лежащими на блюде на середине стола рядом с вазочкой с одинокой розочкой. Упоминание моей девичьей фамилии резануло по сердцу. Неужели у меня когда-то была жизнь до Березова? Да не было ее… До тринадцати лет я себя не помню.

— Мне потом твой муженек башку открутит!

— Боишься? — я откинулась на спинку кресла, смакуя лакрицу. — А так бы пошла?

— За тебя боюсь. Мне терять нечего. Тебе — есть что.

— Тогда будем только заглядываться на маленьких мальчиков. В этом же нет ничего плохого?

— А на ровесников что смотреть? На их пивные мешки, что ли? — расхохоталась Алла.

Ну, это на кого посмотреть… Своим мужем, кого Алла в старички уже записала, я до сих пор могу любоваться. Даже в пример сыну ставить.

— Ладно, Алка. Ложись спать. А я посуду вымою…

Да, Алла, иди ты уже спать… И она пошла, а я для вида долго шумела водой и звенела двумя тарелками. Потом украдкой заглянула в комнату Аллы. Блин, не спит!

— Что? — подняла она голову с подушки, и у меня встал в горле ком от утренних воспоминаний, что мы творили здесь с Адамом…

Я теперь даже в мыслях не называла Паясо клоуном. Я смаковала его настоящее имя, как терпкую ратафию.

— Не спишь? Или разбудила? — заскрежетала я зубами от досады и на ходу выдумала причину своего прихода: — Хотела включить тебе вентилятор.

— Не надо. Мне окна хватает. Еще продует нафиг.

— Ну как знаешь… Доброй ночи!

Да когда ж она у тебя наступит! Алла, ну задрыхни уже наконец! Как подругу прошу!

— Дверь закрою?

— Не надо.

Я уже схватилась за ручку — пришлось отпустить. Как не надо? Тебе не надо, а мне очень даже надо! Пришлось идти к себе в спальню, включать вентилятор для шумовой завесы. Потом пару раз, совсем не на цыпочках, ходить в туалет и хлопать там дверью. Чтобы Алла перестала обращать внимание на посторонние шумы. Наконец, я не выдержала. Оставив дверь в свою спальню закрытой, ушла с ключами на улицу. Спросит — куда ходила. Скажу, что голова болела, не могла уснуть, ушла, чтобы не мешать…

Пусть не голова, но действительно болело. Под сердцем. И не за Березова, а за себя — не хотелось снова переживать боль расставания. Лучше бы Адам не возвращался. Лучше бы оставался для меня Клоуном. Ах, мальчик, мальчик, в какую бездну ты затянул меня… Вылечиться не хватит целой бутылки ратафии.

— Яна, ты пила?

Когда-то я уже слышала подобный вопрос от мужчины. И этот мужчина стал мне мужем. Сейчас я слышу его от мальчика, который утром перестанет быть мне любовником. Утро, повремени наступать, миленькое…

Я забралась назад. Впереди лежал рюкзак и… стояла бутылка с водой, из которой торчали цветы… разные, почти полевые. Он все-таки нашел магазин, мой мальчик. Ну вот и что мне теперь с этим букетом делать? Как принести домой? Не выкину же… Или выкину, чтобы сохранить память о дарители, вернувшись в прежний мир, не пошатнув его устоев.

Адам целовал меня жадно, чуть ли не прокусывая губы, будто хотел напиться впитавшейся в них ратафией. Милый, чуть нежнее — иначе завтра мне будет нелегко придумать оправдание распухшим губам. Темно, ни одного фонаря поблизости — так что плевать, что стекла у машины не тонированные. Длинные волосы лучше всякой паранджи скрывают мое лицо и лицо мальчишки, склонившегося к груди, выскользнувшей из майки — я специально не надела лифчик: пусть тело наслаждается свободой в последний раз.

Юбка превратилась в пояс, бикини — в стринги, а я — в шаровую молнию: воздух просто обязан был искриться вокруг меня. Но я его не видела, я закрыла глаза, полностью отдавшись во власть охватившего тела и мозг безумия. Я крепко сидела на коленях моего юного мачо, не дергаясь лишний раз, чтобы не удариться о подголовники передних кресел. Адам все делал сам — довольно умело, видимо применяя многолетний опыт: ну так посмотрите американские фильмы, другого места для запретной любви, кроме авто, у ребят и нет. Это я, четверть века замужем за почти что гонщиком, так ни разу и не узнала, как это, использовать машину не по прямому назначению, а как средство передвижение на седьмое небо…