Неизвестные солдаты, кн.1, 2
Шрифт:
– Приходят поезда, – назидательно произнес начальник. – Пассажирские, курьерские и все прочие… Слабо, товарищ курсант, очень слабо.
– Верно, – согласился Игорь.
– Надо подтянуться. Вы давно у нас?
– Давно, – ответил Игорь и, подумав, добавил: – Двенадцать дней. Я на первой машине приехал.
– Да, срок порядочный, – улыбнулся подполковник. – Так вот, сегодня утром мне звонил Ермаков, просил, чтобы вас отпустили на сутки.
– А в чем дело? – удивился Игорь.
– Не знаю. Кажется, Степан Степанович уезжает… Но смотрите, Булгаков. Отпуска в город, запрещены. Не подведите меня. Отдавайте честь всем,
– Не подведу, – сказал Игорь. – Доберусь до квартиры и носа на улицу не покажу.
В палатке, торопясь, написал записку Рожкову. Схватил вещмешок – и на станцию. Почти всю дорогу бежал и успел как раз к отходу пригородного поезда. Отдышался только в вагоне.
Всего две недели пробыл Игорь в лагере, но Москва за это время сильно изменилась. Много было непривычного, бросавшегося в глаза. Посреди Комсомольской площади лежала пузатая туша аэростата, обнесенная веревочным заграждением. Около аэростата суетились девушки в военной форме. Окна домов крест-накрест заклеены марлей, полосками бумаги или материи – чтобы при взрывах не вылетали стекла. Витрины магазинов заложены мешками с песком, забиты деревянными щитами, в которых оставлены только небольшие отверстия, похожие на амбразуры.
Высокие дома выглядели очень странно. Одна часть фасада и крыши выкрашена грязно-желтой краской, вторая – черной, третья – зеленой. Игорь понял: такая раскраска собьет с толку немецких летчиков, не даст возможности ориентироваться. Прилетит фашист на бомбежку вокзалов, посмотрит план города – вот тут большие дома, тут, значит, и железнодорожная станция. Но сверху, особенно ночью, черная краска будет восприниматься, как пустота, как пространство между строениями. Вместо большого дома летчик увидит несколько маленьких.
Свернув вправо, Игорь задержался на мосту, над густой паутиной блестящих рельсов. Раньше здесь, на подъездных путях Казанского вокзала, много было зеленых пассажирских составов, а теперь – красные теплушки воинских эшелонов. По путям ходили бойцы. Горками лежали тюки прессованного сена.
Кое-где на крышах зданий невесть как появились деревья и кусты. Будто рощицы выросли там. Игорь, присмотревшись внимательней, разглядел среди веток тонкие стволы зенитных пушек.
Он шел по Ольховке, по Бакунинской и не узнавал их. Были сняты, на случай пожара, все ворота, поломаны все заборы и дровяные сараи.
В облике города появились строгость, настороженность. Игорь подумал, что война тут чувствуется куда сильней, чем у них в лагере.
Свернув во двор дома Ермаковых, он едва не налетел на бочку с водой. Рядом стоял большой деревянный ящик с песком. В ящике возились дети, лепили куличи. Игорь вспомнил, что жильцы с самой весны просили управдома привезти песок для ребятишек. Тот все отделывался обещаниями. А вот война заставила. Песок приготовили, чтобы тушить зажигательные бомбы. Но дети не понимают этого. Они рады: есть, где поиграть!
Дверь Булгакову открыл сам Степан Степанович. Выглядел он так, будто помолодел лет на пять. Веселый, в новой командирской форме со скрипучей портупеей; на выпирающем животе сияла пряжка со звездой.
– Приехал, солдат? Ну как, привыкаешь? – спрашивал Ермаков, обняв Игоря за плечи. – Вижу, вижу – возмужал даже. Вот сюда, в эту комнату заходи… На пользу тебе лагерь, там из тебя интеллигентскую гниль вышибут.
– Вышибать
– Ты опять за свое? «Оставь до другого раза, – махнул рукой Ермаков. – Видишь, Игорь, какой у меня нынче день праздничный! Друг приехал. И ты тоже. Устал? Есть хочешь?
– Всегда готов!
– Вот это по-солдатски. Сейчас мы организуем контрудар, – кивнул он на стол, где лежали кольца колбасы, консервные банки и множество свертков. – Нельки нет, сами хозяевать будем.
– Вы куда едете, Степан Степанович?
– Деловые разговоры потом. А сейчас маршируй в ванну. Пропотел небось? По пластунски-то ползаешь?
– Как черепаха, – сказал Игорь. – При начальстве. А то все больше на четвереньках, когда взводный не видит.
– А командир отделения?
– Унтер у нас свой, из студентов.
– Понял службу солдат, – засмеялся Ермаков. – Вот она, ихняя инициатива, – повернулся он к Порошину. – Вот тебе и мыслят самостоятельно. Перебьют этих мыслителей в первом бою, как куропаток.
– Приспичит – поползут, – возразил Порошин. – Прижмет пулеметом – голову ниже зада опустят.
– Правда, Прохор Севастьянович, – согласился Игорь. – Не ахти какая наука. Поползали раз-другой – и хватит. Нам бы лучше показали, как из пушки стрелять. Может, кто в артиллерию попадет. Или дали бы хоть по разу настоящую гранату бросить. Деревяшки кидаем.
– Своим командирам вы говорили об этом? – заинтересовался Порошин.
– Говорили ротному. Только он без внимания. План занятий спущен сверху, и все.
– Ладно, прожектер, иди в ванну, грязь смывай, – подтолкнул Игоря Ермаков. А когда Игорь ушел, сказал Порошину: – Не хотел бы я такими грамотеями командовать. Птенцы желторотые. Еще каркать басом не научились, а со своим словом лезут.
– Они в общем-то правильно каркают, дорогой Степаныч. Времени у нас мало. Некогда шагистикой заниматься и строевые песни разучивать. Целесообразность требуется. Что необязательно для боя, для победы – все по боку. Новые люди нужны. Молодые, энергичные. Нынешняя война похожа на прошлую, как восьмиэтажный дом с лифтом похож на деревенскую избу. Сейчас – скорость, машины, маневр. А многие наши командиры еще по старинке мыслят, окопной войной. На старой славе живут. Понимаешь, Степаныч, я считаю это безответственностью. Занял человек пост и смотрит на него, как на почетное место. А не задумывается о том, способен ли он свои большие обязанности выполнять. Не понимает, что ему десятки, а может, и сотни тысяч жизней доверены.
– Ты что хочешь, чтобы люди от постов сами отказывались? – насмешливо сказал Ермаков. – Такого не бывает.
– Должно быть. Не справляешься – уйди, дай дорогу другим. Конечно, трудно это. До одних не доходит, что они не в своих креслах сидят. Другие понимают, но держатся. Хотят в лучах славы погреться. Такие мудрецы попадаются, что ради этого на все готовы. И саморекламу устроить и некоторых людей с дороги убрать. И удивительно, Степаныч, вот что: должны же понимать такие начальники, что слава, шумиха – это все временно, если идет не от великих дел и заслуг! История – штука безжалостная. Она всех на свои места поставит, от нее ничего не укроется.