Неизвестные солдаты, кн.1, 2
Шрифт:
На ходу части пополнялись добровольцами из местных жителей, остатками разбитых подразделений. Полк насчитывал уже две тысячи человек, постепенно обрастал артиллерией, и даже три приблудных танка оставил у себя в батальоне хозяйственный капитан Патлюк.
От рубежа к рубежу отступали ночами, когда небо очищалось от немецких самолетов. В темноте не так стыдно было проходить через села, меньше встречалось людей. И чем дальше уходили бойцы, тем больше злобы накапливалось у них в сердцах.
На их страдном пути от горизонта до горизонта полыхали пожарища, висела в воздухе черная хмарь. Горели дома, горели созревшие хлеба. Виктору врезалось
– Ты почему не пьешь? – спросил как-то на привале Виктор старшего сержанта Айрапетяна.
– Не могу, – нервно дернул плечами Айрапетян. За последнее время он будто высох, сделался еще меньше ростом, на лице до черноты обуглилась под солнцем кожа. – Понимаешь, не могу! Горькая эта вода. В горле она у меня застревает. Сам из колодца достану, тогда пью…
– Дурака валяешь, – сказал Виктор. – Люди о нас заботятся.
– За что? За то, что немца за собой ведем? Камнями нас бить надо!
– Ты не прав, мы делаем, что можем, – ответил ему Виктор и отошел, понимая, что спорить бессмысленно: позор отступления каждый переживает по-своему…
После боя на речке Проне Дьяконского представили к ордену Красной Звезды. Должен был получить орден и сержант-сапер, и политрук, командовавший противотанковыми пушками. Но наградные листы долго ходили по инстанциям, так долго, что заблудились где-то. Подполковник Захаров несколько раз запрашивал наградной отдел. Наконец оттуда приехал представитель. Он привез только один орден – Захарову и восемьдесят пять медалей «За отвагу». Разозленный такой несправедливостью, подполковник распорядился выдать Дьяконскому сразу две медали: за бой на Проне и за вывод бойцов из окружения. Медали получили старшие сержанты Носов и Айрапетян, старшины Мухов и Черновод, командиры батальонов Бесстужев и Патлюк, старший политрук Горицвет. Поносили их пару дней и сняли, не сговариваясь. Отступать с наградами было вдвойне стыдно.
В полк поступил приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270. Захаров читал его, потирая виски, забыл про погасшую папиросу во рту. Да, этот приказ вызван самой жизнью. Он был необходим сейчас, когда у некоторых командиров зародилось неверие и отчаяние. Бороться с паникой, с трусостью, с дезертирством нужно было самыми крутыми мерами. Особое внимание – подбору кадров. Анкеты, справки – это бумага. А что за ней? Какой за ней человек? Если родился в бедной семье, если родственники не подвергались репрессиям, это еще не значит, что ты сумеешь правильно руководить войсками и будешь смелым в бою. И с прекрасными бумагами люди бывают трусами и негодяями. Идя в бой, идя на смерть, человек обнажает до конца свою сущность. И кое-кто уже обнажил…
Захаров вместе с Горицветом отправился по подразделениям. До ближайшего батальона было восемь километров. Ехали верхом. Кавалеристы оба были неважные. Подполковник, городской житель, ерзал в седле взад и вперед. Горицвет держался уверенней, но у него были слишком длинные ноли, они едва не доставали
– Ну, как твое мнение, Николай Иванович? – опросил Захаров. – Что ты про этот приказ скажешь?
– Что про него говорить? Выполнять будем.
– В какой-то степени переоценка ценностей, неправда ли?
– Примем к руководству, – сказал Горицвет.
Захаров поморщился и подстегнул лошадь. Напрасно затеял этот разговор. Старший политрук, как всегда, отделался общими фразами. Или боится он свое мнение высказать, или вовсе нет у «его своего мнения? Много недостатков знал за Горицветам подполковник, но никогда не жаловался на него начальству. Прощал за то, что Горицвет хоть и работал без огонька, но на поверку у него всегда все было в порядке. Досконально выполнял приказы и инструкции, идущие свыше. Политинформации в подразделениях проводились регулярно, политдонесения отправлялись своевременно.
Горицвет не из тех политруков, которые живут душа в душу с бойцами, делят с ними горе и радость. Он и не мог быть таким по своему характеру, этот сухой, замкнутый человек. Но работу он знал, умел потребовать с подчиненных. И еще Горицвет хорош был тем, что, хоть и числился комиссаром полка, никогда не вмешивался в дела командира. Захарова это устраивало. Он знал таких комиссаров, с которыми не продохнешь: согласуй с ними каждый шаг, каждое слово.
Давно уж служил Захаров в одной дивизии с Горицветом, но до сих пор не мог как следует понять его. Держался Горицвет в стороне от командиров, ничем особо не отличался, но в должности его повышали быстрее других. Еще в Бресте доходили до Захарова слухи, что Горицвет человек нечистый, неискренний, что при нем надо держать язык за зубами. Но Захаров не очень-то верил этому: мало ли что наболтают про человека.
Когда стало известно о гибели Полины, Захаров огорчился, пожалуй, сильнее, чем Горицвет. Старший политрук дотошно расспросил Дьяконского, где и как это произошло, и, убедившись, что сведения достоверны, в тот же день заставил писаря во всех своих документах вычеркнуть слово «женат» и поставить «холост». Захаров размышлял: неужели у него совсем не осталось добрых чувств к бывшей жене? Или он возненавидел ее, и ненависть выжгла все остальное? Но это вряд ли. Для ненависти нужна горячая кровь, а не рыбье равнодушие Горицвета…
В батальон старшего лейтенанта Бесстужева приехали после обеда. Красноармейцы занимали оборону на северной окраине безлюдного села. Стрелковые ячейки и укрытия для пулеметов были отрыты в садах и на огородах. Бесстужева отыскали в прохладном полутемном амбаре. В углу горкой навалены были яблоки, прикрытые сверху рогожей.
– Ну и запах тут у тебя, – сказал Захаров. – Как в раю.
– Угощайтесь, – предложил старший лейтенант. – У моих бойцов уже животы пучит, а хозяйка Христом-богом просит, чтобы поели. Не немцам же оставлять.
Вид у Бесстужева был сонный, помятый. Он только что поднялся с кровати, на которой лежали подушки в пестрядных наволочках. Захаров и Горицвет присели на ящики возле грубо сколоченного стола.
– Тревожат немцы? – поинтересовался подполковник.
– Пробовали утром два раза, – ответил Бесстужев. – Толкнулись, и назад. Пехота, – махнул он рукой. – Разрешите, я умыться схожу?
– Только побыстрей, – сказал Захаров. Старший лейтенант, согнувшись у низкой притолоки, вышел.
– Опустился, – с осуждением произнес Горицвет. – Небрит, сапоги грязные.