Неизвестные солдаты, кн.1, 2
Шрифт:
– Брехня она брехней и останется, – ответил комиссар. – В Москве все спокойно, можете не сомневаться. Я вчера вечером с Москвой по телефону разговаривал.
– Так, – удовлетворенно произнес пулеметчик. – Мы так и думали… Еще, значит, интересуется народ насчет урожая. Фашист много земли отхватил. Как теперь с хлебом-то? На зиму хватит?
– Урожай, товарищи, убран полностью. Продуктов у нас достаточно. Вы вот будете домой писать, не забудьте женщинам поклониться. Они в поле и за себя, и за вас работают…
Сразу же после беседы дивизионный
– Неплохо бы закусить, да вот начальник не позволяет, – показал комиссар на часы.
Старшина Черновод, вспомнив, что в неприкосновенном запасе хранятся плитки трофейного шоколада, побежал в обоз. А когда возвратился, зеленая легковая машина была уже далеко, неслась по дороге, подскакивая на ухабах.
– Эх ты, жалость какая! – огорчился Черновод. – Уехал голодный, где он поест теперь, на ночь глядя? Тоже ведь незавидная у него жизнь. Забот полон рот, мотайся то туда, то сюда.
– Ничего, не переживай, – произнес Бесстужев, двигая бровями. – Он через пару часов в Харькове будет. А вот нам он задачку задал. Иди, собери командиров. Надо совет держать.
Передовые отряды немцев вышли к Ворскле в этот же день. Силы их были пока еще невелики. Фашисты попытались мелкими группами переправиться в нескольких местах через реку, но, встреченные частым беспорядочным огнем ополченцев и милиционеров, сразу же отступили. Командир милицейской роты доложил Бесстужеву, что атака отражена и что противник отброшен. Старший лейтенант в свою очередь разъяснил командиру роты, что никакой атаки не было. Немецкая разведка прощупывала нашу оборону и отошла сама, как только по ней начали стрелять. Бесстужев запретил открывать стрельбу из пулеметов по мелким группам, чтобы не выдавать расположение огневых точек.
Когда стало темнеть, немцы сели в грузовики и уехали ночевать в село, оставив на западном берегу реки боевое охранение.
Красноармейцы отдыхали в глубине леса. Измученные долгими переходами, люди крепко спали. Бесстужев и Дьяконский тоже рассчитывали выспаться наконец этой ночью. Легли на одеяло, расстеленное в шалаше, накрылись шинелями.
Но они не успели даже задремать. Старшина Черновод, дежуривший у телефона, сообщил, что на участке ополченцев через реку переплыли какая-то женщина и хочет немедленно видеть «самого главного командира».
– Пусть приведут сюда, – сказал, подавляя зевоту, Бесстужев. – Вот черт, одеться надо, – кряхтел он, доставая сапоги. – Неудобно все-таки… Ты бы волосы пригладил, – посоветовал он Виктору. – Уж больно лохматый.
Женщина пришла в сопровождении двух ополченцев. Маленькая, босая, она сначала показалась Бесстужеву совсем молодой. Она поеживалась от холода. Сквозь мокрое, прилипшее к телу платье, просвечивал белый бюстгальтер.
– Черновод, принесите сухую одежду. Да побыстрей, – распорядился Бесстужев. Протянул женщине флягу с водкой. Она оттолкнула его руку и спросила вздрагивающим голосом.
– Товарищ
– Вроде бы я, – ответил Бесстужев. – Выпейте глоток. Согреетесь.
– Нет-нет! Дайте я расскажу. Надо скорей идти к детям. Им там есть нечего, немцы все взяли себе. Но дело совсем не в этом. Нас прогнали в подвал и никому не разрешают выходить оттуда, – женщина говорила очень быстро и сумбурно, перескакивая с одного на другое. Бесстужев не перебивал ее, давая возможность успокоиться. Теперь он лучше разглядел ее. Ей было уже за тридцать. Лицо круглое, почти лишенное подбородка. Слишком большой рот и редкие зубы делали ее некрасивой.
Из слов женщины постепенно выяснилось, что зовут ее Варей и что она – воспитательница из детского дома. Когда приблизился фронт, для эвакуации детей обещали прислать грузовики. Но грузовиков долго не было. Тогда директор увел старших ребят на станцию пешком «Тридцать километров, вы представляете?!»). Он увел детей вечером, а наутро приехали немцы. Теперь все оставшиеся воспитанники сидят в подвале. Фашисты ходят по двору и стреляют: охотятся за курами и за кроликами. Кроликов много было в детском доме, а теперь они разбежались по всей территории.
И еще Варя сказала, что в подвале холодно, сыро, а среди детей есть больные. И что вообще нельзя оставлять детей там, где фашисты.
– Нельзя, – хмуро согласился Бесстужев. – Сколько там немцев?
– Немного, немного, – поспешно ответила она. – Тридцать или сорок. На двух машинах они. Ведь наш дом на отлете стоил, в стороне от шоссе. Бывшее дворянское имение. И парк, и пруд…
– Расстояние?
– Если по дороге, то километров пятнадцать. Но я напрямик, по тропинке…
– Сколько детей?
– Сорок восемь.
– Возраст?
– Всякие они. И четырех лет есть, и семи.
– Идите в шалаш, переодевайтесь, – кивком головы показал Бесстужев.
Виктор, разложив на земле карту, водил по ней пальцем, светя себе трофейной зажигалкой.
– Нашел? – Бесстужев сел рядом с ним.
– Вот тут. По прямой, действительно, километров десять… Сейчас полночь, а светать начнет в шесть. Можно успеть, а?
– Трудно, Витя. Судя по словам женщины, там взвод стоит. А то и больше.
– Возьму с собой человек сто, – уверенно, как о деле уже решенном, сказал Дьяконский.
– Сам поведешь?
– А кому же еще? Тебе нельзя. А мне не в первый раз по немецким тылам путешествовать. Ну, я людей подниму. – Виктор взял автомат.
– Переправляйся через брод против просеки. В лесу немцев нет, – напутствовал Бесстужев. – А женщину на лошадь посади. Пешком она не угонится…
Через полчаса отряд Виктора сосредоточился на западном берегу. Реку переходили по пояс в холодной воде. Это вынужденное купание взбодрило не успевших выспаться красноармейцев. Километра два пробежали бегом. Дьяконский был впереди. Растянувшуюся по просеке цепочку замыкал худой и длинноногий старший сержант Носов, считавшийся неутомимым ходоком.