Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.
Шрифт:
— Значит, ночная радуга… — сказал я.
— И ночная радуга тоже, — сказал он. — Но ночная радуга это, знаете ли, пустяки. Я побью любого синоптика-любителя. Я видел полярные сияния здесь, на юге, Брокенское видение, три раза наблюдал „зеленый луч“ или [Далее текст отсутствует.]
Второй вариант рассказа отличается от первого, помимо всяческих мелких интересных деталей, тем, что в нем отсутствует даже намек на необычные события (вроде ночной радуги), фантастичен лишь рассказ незнакомца.
Вероятно, я не смогу его узнать, если нам случится встретиться где-нибудь на улице или, скажем, в гостях. Было слишком темно, и лица его я не видел, а голос… Что ж, голосу него был самый обыкновенный, немножко печальный и сиплый, и он изредка покашливал, словно от смущения. Он много курил.
Морской ветер высекал огненные искры из его папирос, искры неслись над ночным каменистым пляжем и гасли где-то вдали. Мне так и запомнился этот занимательный разговор. Не громкий голос, шум набегающих волн, туманное хмурое небо, огоньки маяка вдали и оранжевые искры, летящие над пустынным пляжем…
Я слышал, как он приближался: сначала позади загрохотали камни (это он спускался с насыпи), потом донесся запах табачного дыма, потом он хрустнул гравием совсем рядом и остановившись пробормотал как бы про себя:
— Мир полон удивительных вещей!..
Это было не совсем обычно. Я ожидал чего-нибудь вроде.
„Баллов семь, как вы думаете, а?“, но все-таки решил не отвечать. Я уезжал утренним поездом — мой отпуск кончился, я вспоминал чудесные дни, проведенные здесь, на море, настроение было слегка лирическое, и разговаривать, тем более с не знакомым мужчиной, мне совсем не хотелось. Но он повторил:
— Мир полон удивительных вещей. — И затем затянулся, осыпав меня дождем искр.
Во всяком случае, такое замечание не требовало ответа, и я снова промолчал. Мы молчали так довольно долго, я делал вид, что не замечаю его, но он не уходил. Он докурил папиросу, закурил новую и даже присел на валун рядом со мной. Время от времени он принимался что-то бормотать, но рокот воды скрадывал слова, и я слышал только неразборчивое ворчание. Наконец он заявил громко:
— Нет, это уже слишком! Я должен это кому-нибудь рас сказать! — И обратился прямо ко мне, впервые с момента своего появления: — Вы когда-нибудь бывали в Калистратове?
— Нет, — сказал я и добавил чисто из вежливости: — А что это такое?
— Город, — отвечал он, — это город. Так никогда там не бывали?
— Нет, — сказал я.
— Это, знаете, даже к лучшему, — заметил он. Я не возражал.
— Со мной только что случилась одна вещь, — растерянно сказал он, и я почувствовал, что, несмотря на его решительное заявление, он еще далеко не решился на полную и окончательную откровенность. Я вдруг почувствовал себя заинтригованным и притворно равнодушно проговорил:
— Вы совсем не обязаны рассказывать
Мне показалось, что при одной только мысли, что ему придется что-то скрыть, он испугался. Во всяком случае, он зама хал руками — кончик горящей папиросы принялся описывать замысловатые кривые:
— Что вы, что вы!.. Как же так — не обязан! Это зашло слишком далеко… Если бы вы только знали, как далеко это зашло!
„Любовная история“, — уныло подумал я и ограничился нейтральным:
— Что вы говорите!
— Да! — с жаром воскликнул он. — Очень далеко! Но, знаете ли…
Он помолчал несколько секунд, словно не решаясь продолжить, потом сказал виноватым голосом:
— Знаете, я думаю, мне надо начать издалека… С самого начала. А то вы совсем не поверите…
Я представил, что мне угрожает, и совершенно искренне на этот раз возразил:
— Ну стоит ли рассказывать о таких вещах незнакомому человеку? Я понимаю, вам тяжело, но…
— Да, да! — перебил он меня. — Вы правы, мне очень тяжело!
Мне и раньше было нелегко чувствовать в себе такое, но раньше это, знаете ли, касалось только меня… Окружающие, знаете ли, страдали мало, но теперь… Это, в конце концов, может касаться даже вас!
„История с моралью“, — моментально решил я. Это было ужасно. Но уйти я уже не мог: меня удерживал его жалобный голос.
— Это началось еще в детстве, — сказал он. — Я начал учиться играть на скрипке и разбил четыре стакана и блюдце.
— Как? Сразу? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать. Его слова мгновенно напомнили один разговор в автобусе: „Вы представляете, вчера дворник бросал нам дрова и разбил люстру!“
— Нет, не сразу. В течение первого месяца обучения. Уже тогда мой учитель сказал, что в жизни не видел чего-либо подобного.
Я промолчал, но тоже подумал, что это должно было выглядеть довольно странно.
— Это известный физический закон, — пояснил он.
— Н-да, я, кажется, припоминаю, — промямлил я, тщетно пытаясь сообразить, причем тут физика.
— Явление резонанса. Каждое тело, знаете ли, обладает так называемыми собственными колебаниями. Если внешнее воздействие также представляет собой колебательный процесс, и частота колебаний совпадет с частотой собственных колебаний тела, возникает резонанс. Тело начинает колебаться со всё большей амплитудой и наконец разваливается.
— Амплитуда, — произнес я. По-моему, это вышло довольно глупо, но он сразу же подхватил:
— Вот воинские части, проходя по мосту, специально сбивают шаг, идут не в ногу. И это, знаете ли, потому, что бывали случаи, когда вот таким образом разрушались мосты.
Я наконец вспомнил соответствующий анекдот из школьной физики, и мне стало несколько легче, а он уже рассказывал про стаканы. Оказывается, стаканы тоже имеют собственные колебания, и можно дробить их резонансом, если подобрать соответствующую частоту звука. Звук — это ведь тоже колебания, мне это как-то не приходило в голову уже много лет.