Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.
Шрифт:
Они сели. Он выключил приемник и сунул в карман.
— Слушай, любезный друг, — сказала она. — Сколько тебе лет?
— Двадцать два.
— А мне и того меньше. Так что ты не огорчайся.
— Почему это я должен огорчаться?
— Я и говорю, что ты не должен огорчаться. — Она постучала в его грудь мокрым пальцем. — Ни в коем случае. У тебя еще все впереди.
Он задумчиво потер подбородок.
— Что ты имеешь в виду, Ни?
— Удивительно, — сказала она и покачала головой. — Как это ты не понимаешь, что все портишь?
— Ничего не понимаю.
— Тогда
— Давай.
— Хочешь, я скажу тебе, что ты думаешь, инженер? Вернее, не думаешь, а чувствуешь.
— Скажи.
— Ты чувствуешь себя виноватым. Только условимся: не перебивать. Так вот, ты чувствуешь себя виноватым. Я дружил с нею три года. Я даже любил ее. Во всяком случае, эти три года она была самым близким моим другом. Три года мы бегали друг к другу на свидания, целовались и шептали друг другу на ухо разные интересные вещи. А теперь я уезжаю в новую, ослепительную жизнь, а она, бедняжка, остается там же, где была. Ах, как неловко получается! Как мне совестно, бедному!
— Слушай, Нинка, — сказал он, притворяясь раздраженным. — Что на тебя нашло сегодня?
— Мы условились: не перебивать. Так вот. Все это так, но ты, как и подобает мужчине — настоящему мужчине, — стараешься не поддаваться всяким там сантиментам. Это ничего, мужественно думаешь ты. Ведь я не навсегда. Я еще буду работать на луннике, и мы будем еще встречаться, целоваться, шептаться и так далее. А потом я улечу на Проксиму или даже на УВ Кита, совершу подвиги и вернусь в сиянии славы, великий и могучий, и в награду за ее любовь предложу ей руку и сердце.
Мы поженимся, и я опять уйду в ослепительную жизнь навстречу необычайным приключениям на неведомых мирах, а она будет преданно и трепетно ждать меня, гордясь, что она жена такого человека, а когда я опять вернусь, она будет подливать мне вина в бокал и ловить каждое слово моих необыкновенных рассказов, и ахать и замирать от запоздалого ужаса, и требовать, чтобы я обещал в следующий раз сворачивать при встрече с этим ужасным чудовищем, и я буду снисходительно обещать все что угодно, зная, что обещания все равно не сдержу…
А затем она приведет перед мои светлые очи моих детей и расскажет, что дочка учится на круглые пятерки, а сын уже гуляет с девочкой из соседнего дома…
Она задохнулась и замолчала. У нее даже глаза потемнели от злости.
— Чепуха какая, — неуверенно сказал он.
— А подумавши?
Он добросовестно подумал.
— Ну? Только честно!
— Честно… Ну не надо сердиться на меня, Нинка. Ну что я могу поделать, право?
Она покачала головой.
— Безнадежен, — сказала она со вздохом.
Тогда он тоже рассердился.
— Ты сама намотала на меня знамена всякой глупой романтики, а теперь сердишься и восстаешь против этого. Делаешь из меня какого-то павлина.
Она ласково погладила его плечо.
— Ты не павлин, Юрочка. Просто ты мальчишка.
— Ну вот еще!
— Правда. Ну, не будем об этом.
Он ссутулился, упираясь локтями в колени.
— Глупо, — сказал он. — Ужасно глупо.
— Конечно глупо. Я ведь пришла прощаться, Юра. Мы с тобой уже не мальчик и девочка.
Он смотрел себе под ноги на утоптанный снег.
Ладно, — сказал он вяло. — Давай прощаться.
Она не должна была говорить так. Ведь она не права. И даже если она права… Он вдруг сжался от стыда и ужаса. Она права, конечно.
Они поднялись и, не глядя друг на друга, надели лыжи. Она взяла палки и несколько раз подпрыгнула на месте, проверяя крепления.
— Проводить тебя? — сказал он.
— Нет, не надо, инженер.
Он взглянул на нее. Как необыкновенно красива была она, крепкая, стройная, в синем свитере и синих брюках, в яркой красной шапочке, из-под которой выбивался на лоб присыпанный снегом локон, с яркими синими глазами и ярким ртом, и пушистыми щеками, на которых таяли пушистые снежинки.
Он ощутил странный болезненный толчок в сердце и не понял, что это такое, не понял, что он уже знает, что никогда в жизни не повторится этот день, и другие дни, которые были раньше, что даже если они встретятся еще когда-нибудь, все будет по- другому. Совершенно по-другому.
— Прощай, Юрик, — сказала она. — Как это у вас говорится? Спокойной плазмы.
Она придвинулась к нему, и они поцеловались.
— Прощай, — повторила она.
Ничего нельзя было сделать. Она повернулась и быстро пошла с холма, равномерно взмахивая палками. Он стоял и смотрел, как быстро уменьшается темная фигурка в красном колпачке, как бледнеет и замывается за пеленой падающего снега крошечный силуэт.
Тогда он в последний раз поглядел на скамейку, на истоптанный снег вокруг и, оттолкнувшись палками, тоже пошел с холма. Стратоплан на Мирза-Чарле стартовал через полтора часа, а до Школы было двенадцать километров — минут сорок пять хорошего хода.
Юра Чибисов, выпускник инженерного Факультета Высшей школы космогации, допил кефир, доел булочку с маком и отправился представляться капитану. Он неторопливо шел по круглому тоннелю Большого Спутника, рассеянно поглядывая по сторонам, и обдумывал слова приветствия. На Большом Спутнике Юра бывал неоднократно, еще когда учился в Школе, и знал здесь все уголки и переходы. Капитан Быков остановился в номере седьмом гостиницы. Значит, надо будет, пройдя тоннель, свернуть направо, миновать библиотеку, подняться на лифте на второй горизонт, встать на кольцевую дорогу и соскочить у дверей номера седьмого. Не забыть постучать. Говорят, Быков — мужчина свирепый и погрязший в предрассудках. Юра вздохнул и впервые подумал о Школе с сожалением.
Он вышел из тоннеля, свернул направо, прошел мимо библиотеки и поднялся на лифте. На кольцевой дороге его окликнули.
— Здравствуй, Волк!
— Привет, Крокодил! — откликнулся Юра и с удовольствием остановился. Это был Костя Младенцев, выпускник прошлого года. На Спутнике он работал диспетчером. Они пожали друг другу руки.
— Давно с Планеты? — осведомился Костя.
— Сегодня, — сказал Юра. — Иду представляться капитану Алексею Быкову.
Костя присвистнул.
— А что? — спросил Юра с некоторым беспокойством.