Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
Когда Андрей Т. раздумывает, не взять ли ему в путешествие факел, то в черновике поясняется: „…инструмента, необходимейшего при исследовании подземелий, заброшенных шахт и разнообразных пещер…“
Перед известной истиной, „что есть лишь один способ делать дело и множество способов от дела уклоняться“ в черновике идет повествовательное: „Трудно, трудно теперь уже сказать, как все повернулось бы в дальнейшем…“
Перед путешествием по пожарной лестнице Спиридон исполняет романс. Причем в черновике он продолжает петь даже когда Андрей его уже положил за пазуху, поэтому „пришлось сказать ему: „Цыц!“, после чего рыдания и всхлипывания прекратились“.
Когда Андрей Т. попадает к ВЭДРО, в черновике приведено
Потом по экрану побежали цифры, перемежаемые английскими словами, из которых Андрей успел разобрать только „мэмори — гап“.
Голос объявил:
— Процедура ввода информации в школьника Андрея начинается.
В черновике, когда Андрей Т. разглядывает кляссеры с марками, Комментатор разговаривает с Андреем, используя различные обращения: „Классика, сэр! Старая Германия, Черный Пенни в листах, монсеньор! Британские колонии, сударь!.. <…> Раз в пятьдесят лет, милостивый государь! <…> Такое не повторяется, прошу пана!.. Ясновельможный пан и звезда моего сердца не может уйти…“
И видна, конечно, при сравнении чернового и окончательного варианта мелкая стилистическая правка.
„Взять и полежать в постели“ изменяется на „поваляться под одеялом“.
„Это уже не просто невезенье. Это уже нечто большее“, — думает Андрей Т. о своей несчастной судьбе. Авторы добавляют пафоса: „Это уже не просто невезенье. Это уже судьба. Рок“.
Андрей Т. вписывает в кроссворд Буттерброда, „чем развеселил своего старшего брата-студента“, — пишется в черновике. Авторы, стараясь добавить отношение самого Андрея Т. к этому, сначала добавляют слово „неприятно“, но затем изменяют полностью: „…чем повергнул старшего брата в неописуемое и оскорбительное веселье“.
Андрей размышляет: „…и много бутербродов было случайно уронено…“ Авторы правят, убирая страдательный залог и одновременно добавляя вычурности: „…и много бутербродов вывалилось из рук на пол, на тротуар и просто на сырую землю…“
Ненавистный парадный костюм после правки становится „смирительным парадным костюмом“.
Добавление пафоса: не „негромко застонать“, а „испустить негромкий стон“; не „стон человека, попавшего в капкан“, а „стон человека, попавшего в западню“. И одновременно сокращение текста и придание ему большей заштампованности: не „Стон звездолетчика, уносимого остатками разбитого корабля в невообразимые черные пустоты Вселенной…“, а „Стон обреченного звездолетчика, падающего в своем разбитом корабле в черные пучины пространства…“ И убирается из черновика: „Если не считать этого стона, в квартире было тихо“. И еще придание литературных штампов: „горькая мудрая“ не „улыбка“, а „усмешка“; вместо „не тратя лишнего времени“ — „не тратя ни минуты драгоценного времени“; вместо „трусоватый механизм“ (о Спиридоне) — „чувствительный аппарат“; не „скромно ликовал“, а „рыдал от счастья“.
ПОДИН впервые была опубликована в „Мире приключений“ в 1980 году, затем переиздавалась только в собраниях сочинений. В первом издании она называлась — „сказка“, в собрании сочинений издательства „Текст“ — „маленькая повесть“.
Первое издание отличается от других вариантов незначительно. К примеру, Спиридон поет не „Мы с милым расставалися, клялись в любви своей“, а „Мы расстаемся навсегда, пускай бегут года…“; ВЭДРО Андрей Т.
В издании собрания сочинений издательства „Сталкер“ в ПОДИН были сделаны (по разрешению БНС) некоторые небольшие вставки из черновика и первого издания: путешествие Андрея Т. на четвереньках, инцидент с Яишницей и прочее. В других собраниях сочинений повесть публиковалась без изменений.
„ЖУК В МУРАВЕЙНИКЕ“
ЖВМ в какой-то степени знаковая повесть для любителей творчества АБС. С одной стороны, именно эта повесть сводит вместе многие линии повествования о мире Полудня: здесь появляются Горбовский и Август-Мария Бадер из ПXXIIВ, Максим Каммерер из ОО, Майя Глумова из „Малыша“, упоминается Корней Яшмаа из ПИП. Имеется и множество других отметок, по которым можно исследовать как хронологию мира Полудня, так и его общее развитие. С другой стороны, само произведение дает читателю столько вариантов ответов на различные поставленные в повести вопросы, что каждый волен сам выбирать более близкую ему интерпретацию и разгадывать хитросплетения сюжета, исходя из нее. С третьей стороны, почитателям изящной словесности в ВМ — простор для наслаждения, К примеру, одна фраза (помните, когда Щекн не послушался Абалкина и заглянул в „стакан“, в котором сидел ракопаук): „…больше всего на свете мне хочется сейчас прошипеть: „С-с-скотина!..“ и со всего размаха, с рыдающим выдохом залепить оплеуху по этой унылой, дурацкой, упрямой, безмозглой лобастой башке…“ Пять определений подряд, каждое — емкая характеристика как самого Щекна, так и отношения к нему Абалкина… С четвертой стороны, не остались в стороне и любители второго смысла, любители поискать в творчестве АБС крамолу, критику существующего строя (достаточно поставить знак равенства между К0МК0Ном-2 и КГБ). Хотя, конечно, ЖВМ дает массу возможностей для интерпретации. К примеру, Майя Каганская увидела в истории „подкидышей“ историю вечно гонимого и чужого для всех еврейского народа.
Текстология же ЖВМ дает, увы, мало материала для исследования.
Черновик ЖВМ, как и чистовик, практически идентичен опубликованному варианту. То ли Авторы так ясно видели всю повесть еще до ее написания и обговорили ее досконально, то ли были еще какие-то записи, которые в архиве не сохранились. Но сохранились в архиве четыре машинописных странички — то ли замысел какой-то другой, ненаписанной повести, то ли очень ранний вариант ЖВМ. Дело происходит еще не на Саракше, а на Пандоре, аборигены столь же непохожи — другой уровень развития, другая обстановка… Но как раз из этого отрывка мы можем узнать, как же все-таки Абалкин узнал от Тристана, что ему нельзя на Землю:
Когда заседание кончилось и все члены Совета разошлись, Горбовский остался в зале. Он чувствовал себя выжатым, бездарным и нелепым. Он чувствовал себя так, словно его занесло на сцену, где только что разыгрался помпезный и бездарный спектакль на историческую тему. Ему было стыдно и неловко.
— Ну что, Рудольф? — сказал он Страннику, заставляя себя смотреть ему в лицо. — Ну теперь вы довольны?
— Почти, — коротко ответил Рудольф Сикорски, по прозвищу Странник. Он поднялся, намереваясь уйти, но не потому, что ему было неловко, а потому что ему не терпелось взяться за это дело.
— Но вы понимаете, что все тайное становится в конце концов явным? — сказал Горбовский.
— Не обязательно, — сказал Странник небрежно. — Это — вопрос организации, и не более того.
— А как насчет случайностей? — Горбовский почувствовал, что все продолжает разыгрывать бездарный спектакль, но он не умел отстроиться от дурацкой роли, которую сам же и выбрал. — Как насчет бутербродов, которые падают маслом вниз?
Странник уже уходил. Он буркнул, не оборачиваясь:
— Значит, сделаем так, чтобы бутерброды не падали… Или вообще обойдемся без бутербродов, — добавил он уже на пороге.