Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Уйдешь… — слабо улыбаясь, произносит Алена, в улыбке ее грусть и безнадежность. — Ты теперь только во сне приходишь… Разлюбил Иванушка Аленушку…
— Я люблю тебя, я тебя еще больше люблю, — говорит Иван.
— Какой хороший сон! — Алена закидывает руки за голову. Лицо ее, озаренное лунным светом, на миг становится по-настоящему счастливым, как в первых эпизодах фильма.
— Поцелуй меня, Аленушка, — тихонько просит Иван. — Проснешься, и все будет, как прежде…
— Нет, нельзя, Иванушка, нельзя, я боюсь просыпаться…
— Ты ведь
— А теперь боюсь, себя боюсь.
Иван беспомощно оглядывается. Тишина. Уютная девичья комната в лунном свете. Он снова склоняется к Алене.
— Помнишь, как ты меня в первый раз поцеловала?
Нежно, ласково улыбается Алена.
— Мы танцевали… такая красивая мелодия, — Тихо-тихо она пропела несколько тактов, — Ты придумал слова… для меня…
И, словно разбуженное воспоминание, мелодия, напетая Аленой, зазвучала в светящейся лунными бликами комнате.
— Ты поцеловала меня первая, — шепчет Иван. — Я никак не мог решиться…
— Да…
— Поцелуй еще раз, как тогда…
— А ты спой, — просит Алена еле слышным голосом, пробивающимся сквозь мягкую пелену сна. — Спой…
И, присоединяясь к уже звучащей мелодии, Иван тихонько начинает песню — сначала он только говорит, произнося слова в такт музыке, потом тихонько поет. Песня словно обволакивает Алену, заполняет собой комнату. Конкретные очертания предметов растворяются в лунном сверкании, и остаются только Иван и Алена да песня о любви.
— Пой, Иванушка, — улыбаясь, шепчет Алена. — Как легко мне… как спокойно… как радостно…
Мягко искрятся сугробы за окном, спит заснеженный, вольно раскинувшийся старинный город, звучит тихая песня.
Две фигуры у подъезда разом подняли головы и прислушались.
— Он что, чокнутый?! — растерянно спросила фигура повыше.
— Что влюбленный, что чокнутый — для медицины безразлично, — ответила вторая, более округлая фигура. — А вот радикулит или пневмония — это нам с тобой на выбор после такой ночки…
Еще звучит мелодия песни, и лунный свет в комнате еще не раскрыл реальных очертаний предметов.
— Поцелуй меня, — просит Иван, ближе склоняясь к Алене.
— Да, да, — шепчет она и тянется к нему руками. — Сейчас, может быть… Да… Только пой мне, прошу тебя…
И снова, повтором, звучит припев.
Сатанеев в лыжной куртке с низко надвинутым капюшоном, осторожно перешагнул порог свой квартиры и… шарахнулся. Прямо перед ним на лестнице, занеся лапу, замер черный кот Киврина.
— Брысь! — прошипел зам по общим вопросам. — Брысь, поганая!
Алена, улыбаясь с закрытыми глазами, положила руки на плечи Ивана. Их губы сближаются и вот-вот сомкнутся.
Сатанеев вделал неловкое движение. Кот вскочил. Дверь оглушительно хлопнула. Сатанеев, опережая кота, пулей помчался по лестнице вниз. Кот с отвратительным мявом рванул
Мимо Коврова и Брыля проскочила черная фигура. Она шарахнулась за ближайшее дерево.
Алена разом отпрянула от Ивана и открыла глаза.
— Ой! Вы кто?! — Она села в постели, одной рукой оттолкнула Ивана, другой резко натянула на грудь одеяло. — Как вы сюда попали?
— Аленушка, — схватив конец одеяла, воскликнул Иван.
— Прочь руки! — взвизгнула, окончательно проснувшись, Алена и, вцепившись в одеяло обеими руками, толкнула Ивана ногой.
Он рухнул на пол и забормотал, торопясь подняться:
— Подожди… Вспомни… Я ж твой Иванушка… Ты ж должна меня поцеловать…
— Что?! — Алена, гневная и возмущенная, вскочила с постели, забыв про одеяло. — Вон отсюда!
Иван, тоже успевший вскочить, остолбенел при виде ее гнева и едва прикрытой наготы.
— Прочь! — наступала Алена. — Чтоб духу твоего здесь не было, дрянной мальчишка!
— Дай объяснить… Дай ты мне хоть слово сказать…
— Убирайся, пока я не превратила тебя в насекомое! — кричит Алена, поднимая руки.
Иванушка, размахивая руками, с бешеной скоростью устремился спиной вперед, чудом отворил входную дверь.
Вторая фигура промелькнула мимо Коврова и Брыля.
— Ничего не понимаю, — признался Ковров.
Поднявшаяся буря понесла Ивана по пустой улице, закружила на поворотах, не давая остановиться. Пролетев в вихре колдовского бурана, Иван рухнул в снег среди припаркованных машин. Ветер, словно по мановению, сразу прекратился. Вновь наступила тихая зимняя ночь, освещенная мирной луной. Иван протер глаза. Номера у машин вокруг были, естественно, разные, но что-то их объединяло. Приглядевшись, он увидел: «МНУ», «ГНУ», «ПНУ», «РВУ», «ТРУ», «РЖУ», «ЛАЮ». [20] Рядом стояли «БИМ» и «БОМ», а также «САМ» и «ХАМ». А за стоянкой возвышалось темное здание НУИНУ.
20
«ЛАЮ» можно идентифицировать как латвийский номер советских времен. Помнится, в какой-то западной газете была фотография автомобиля с номером серии «ЛАГ» и припиской: вот, мол, машина охраны лагерей… — В. Д.
— Вот вы, значит, какие здесь чародеи, изобретатели волшебных палочек, — закипая гневом, обратился к заснеженным машинам Иван. — Ну, ничего! Я вам покажу, как чужих невест заколдовывать!
Он погрозил зданию кулаком.
— Значит, так. Видеть цель — ларец на седьмом этаже в кабинете директора. Верить в себя — этого у меня сейчас хоть отбавляй. Не видеть препятствий — чихать я хотел на все препятствия!
Разбежавшись, он врезался в стену НУИНУ и… исчез в здании. Только человеческий силуэт еще несколько секунд теплился на бетонной панели.