Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Вот как?
— Несомненно. Вы — единственный человек в округе, который знает Шпенглера.
— Гм, — сказал Виктор. — Вы мне льстите. Но есть еще Юл Голем, и был еще поручик Перенна.
— Да, Перенна был поручиком, — сказал Бол-Кунац. — Мы вам очень благодарны за сигареты, господин капитан.
Виктор вздохнул.
— Когда будешь в городе, занеси зажигалку в казарму.
— Обязательно, — сказал Бол-Кунац. — Не можем ли мы в свою очередь попросить вас, господин капитан, заметить время, когда вы по дороге в санаторий въедете в туман?
— И место, — добавил один из его товарищей.
— С точностью хотя бы до ста метров, — добавил другой.
— Обычно при таком дожде тумана не бывает, — сказал Виктор. — Но раз вы утверждаете…
— О «кайманах» ничего не слышно вот уже две недели, — сказал Бол-Кунац. — В наших горах «кайманов» сейчас нет, господин капитан. Вы можете быть спокойны: старец Зурзмансор осведомляет господина Суммана достаточно регулярно.
— Регулярно так регулярно, — машинально сказал Виктор и совсем уже собрался воткнуть первую передачу, как вдруг до него дошло. — Так, — сказал он, потому что не знал, что сказать. Шляпа, растерянно думал он. Ну что за шляпа. Кашевар. Сапожник. Надо было что-то сделать, надо было казаться небрежным, и он стал протирать ветровое стекло. — Нет, значит, «кайманов» в наших горах, — сказал он бодро.
— Прошу прощения, — медленно сказал Бол-Кунац, — но господин капитан давно и хорошо знает господина Павора Суммана?
— О, мы старые знакомые, — бодро сказал Виктор. — Мы вместе учились. В одном классе, — поспешно добавил он. Тут его прорвало. — А тебе не кажется, Бол-Кунац, что твоя осведомленность может тебе повредить, черт бы тебя побрал?
— Ваши мысли о Бол-Кунаце, — холодно сказал мальчик, — в этой части полностью совпадают с нашими мыслями о господине Суммане.
— До свидания, — буркнул Виктор, захлопнул дверцу и поехал дальше.
За шиворот тебя, подумал он. В комендатуру тебя, подумал он. Откуда ты это узнал, откуда? Павор, шляпа, сапожник, мазила, чему вас там учат, дармоедов? Глаза и уши армии! Задница ты, а не глаза и уши. Если уж каждый мальчишка знает, кто ты есть, то что же знают «кайманы»! Ты же все дело провалил. Холодное твердое лицо. Что же мне теперь, докладную на тебя писать? Или прикажешь понимать всю твою информацию наоборот?..
Он опомнился, когда въехал в туман. Это было уже на горе, рядом с санаторием. Он посмотрел на часы. Было без четверти десять. Всё они знают, подумал он. Про туман они знают, и про Павора они знают, и про меня они знают, и про Диану, наверняка, знают. Туман был плотный, молочный, вокруг было светло от фар, но ничего не было видно. Он с трудом нашел ворота санатория и дальше ехать уже не рискнул, опасаясь своротить какую-нибудь гипсовую вазу или купальщицу. Он вылез из «джипа», волоча за собой ремень с кобурой. Теперь, когда фары погасли, он смутно различал впереди освещенные окна. Пахло почему-то дымом, слышалось нестройное унылое пение, вскрики, топот и шарканье. Виктор двинулся вперед, стараясь держаться середины песчаной аллейки, он был очень осторожен и тем не менее вскоре споткнулся обо что-то и прошелся на четвереньках. Позади вяло выругались по-нантски. Праздник встречи, начавшийся месяц назад, был в разгаре. Виктор тоже выругался по-нантски и пошел дальше.
В вестибюле горел костер. Над огнем кипел закопченный котел, вокруг в живописных позах возлежали друзья и родственники Росшепера Нанта. Трезвых здесь не было. Виктор узнал учителя городской гимназии и владельца бакалейной лавки. Они сидели, обнявшись, на ящике из-под коньяка, плакали и пели: «О мои горы, о мои овцы, о заливные луга вы мои…» На учителе был испачканный фрак. Виктор по ковровой лестнице поднялся на второй этаж и постучал в комнату Дианы. Никто не отозвался. Дверь была заперта, ключ торчал в замочной скважине. Виктор вошел, включил свет и присел к телефонному столику. Пока он раздумывал, где может быть сейчас Павор — еще в ресторане или уже дома, или у Агнессы, — телефон зазвонил, и он взял трубку.
— Слушаю.
— Господин капитан?
— Да, я.
— Докладывает дежурный по роте подпоручик Смилга. За время моего дежурства никаких происшествий не случилось. Рота готовится к отбою.
— Благодарю,
— Так точно. Ничего нового.
— Хорошо. — Виктор помедлил. — Фельдфебель еще не ушел?
— Никак нет.
— По дороге домой пусть зайдет в кинотеатр. Я подозреваю, что там отсиживается городской патруль. Если так, пусть выгонит и накажет.
— Слушаюсь.
— У меня все, подпоручик. До свидания.
Виктор повесил трубку и набрал номер ресторана.
— Тэдди? Это капитан Банев. Посмотри, пожалуйста, Сумман еще у вас? Позови его к телефону.
Держа трубку возле уха, он огляделся. Все здесь было по-прежнему, и, слава богу, на туалетном столике по-прежнему стояла его фотография. И все было чистое и белое, и занавески, и стены, и заснеженная деревушка на картине, и накрахмаленный халатик на спинке кресла. А внизу орали: «Ой вы, горы мои и бараны мои…» Куда же она пошла, подумал он. Здесь только один больной, да и тот здоровый Росшепер.
— Да, — сказал в трубке голос Павора.
— Это я, — сказал Виктор.
— О, Виктуар! — вскричал Павор. — Как твое самочувствие? Оказали тебе медицинскую помощь?
Судя по голосу Павор был изрядно пьян, но Виктор знал, что глаза у него сейчас такие же, как обычно, — выпуклые и пристальные. Шляпа, подумал он. Задница с пристальными глазами.
— Завтра в десять ноль-ноль жду тебя в канцелярии, — сказал он. — Обязательно.
— В чем дело? — трезво спросил Павор.
— Это не телефонный разговор.
— Я могу приехать к тебе.
— Не стоит, — сказал Виктор. — Дело пока терпит. Но завтра будь у меня точно в десять ноль-ноль. Или даже лучше в девять ноль-ноль. И никуда больше не заходи. Прямо из дома ко мне.
— С-слушаюсь, господин Банев, — сказал Павор. Он снова был сильно пьян. — Будет исполнено.
Он говорил еще что-то, но Виктор бросил трубку и задумался. Шляпа, извозчик. Одно утешение: вечер я тебе сегодня испортил. Ты мне, а я тебе. Хорошо еще, что мальчишка предупредил вовремя. А вдруг не вовремя? А чего не вовремя? Рота цела, город цел. И Павор пока цел. Что я от него имел за последние дни? Что «кайманов» в горах нет и что у соседа они ведут себя тихо. Правда это или нет? Теперь я должен во всем сомневаться, разве я знаю, откуда у Павора все эти сведения? Хотя по оперсводке — то же самое. И Бол-Кунац подтверждает. Все равно нужно вернуться в город: вдруг они нападут сегодня?
Правда, туман… Виктор вскочил и подошел к окну. Да, туман. Такого тумана здесь не бывало. Они поубиваются в ущельях или завязнут в болоте, если попытаются. Этих гор они не знают. Все равно. Все равно лучше вернуться в город и ночевать в роте. Перенны у меня нет, вот жалость… Вот так вот, Диана, подумал он, стоя перед зеркалом и изо всех сил затягивая на поясе ремень с кобурой. Вот так вот и только так. Целую ручки.
Он вышел и запер дверь. Где ее носит? Коридор был длинный, тихий, лампы горели через одну, двери в палаты были открыты, там было темно, тянуло сыростью из распахнутых окон. Виктор спустился в вестибюль и увидел Диану. Сначала он не понял, что это Диана, а потом кисло подумал: очень мило. Два совершенно трезвых и потому сумрачных пастуха выводили на дудках заунывную мелодию, гости хлопали, с трудом попадая ладонью в ладонь, а в центре круга, возле чадящего костра, Диана отплясывала буги с дежурным врачом. У нее горели глаза, волосы летали у нее над плечами, и вообще черт был ей не брат. Потный врач испытывал блаженство. Дурак, подумал Виктор, все равно тебе ничего не отломится. Попляшешь вот, разгорячишься, да и пойдешь коротать ночь один на диванчике. Никому сегодня не отломится, потому что мне надо в город. Кто-то потянул его за кобуру, Виктор вздрогнул, сцапал чью-то потную мягкую руку и повернулся. Это был сам Росшепер Нант. На нем была расшитая бисером и янтарем меховая безрукавка на голое тело и пижамные штаны, заправленные в пастушьи унты. Отвислое голое брюхо было испачкано песком. Все три подбородка были покрыты многодневной щетиной, заплывшие глазки слезились.