Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
Павор поднял на него выпуклые глаза и улыбнулся.
— Отпадает.
Улыбка была самая дружеская, взгляд был самый теплый, и сказано было с полным убеждением, и все это ровно ничего не значило.
— Почему же отпадает? — сказал Виктор. — Я мог проговориться, нас могли подслушать…
— Но ведь ты не проговаривался? — сказал Павор, улыбаясь. — Кто следующий?
— Начальник погранзаставы.
— Тоже отпадает. И по тем же причинам. Дальше?
— Был Перенна. Но за Перенну ручаюсь я.
— Перенна… — сказал Павор. — Да, Перенна. Давай пока оставим Перенну.
— Перенна вне подозрений, — сказал Виктор. — Даже если он попал к «кайманам», они из него ничего не выбьют. Я тебе говорю, что я ручаюсь за Перенну. Он был лучше нас с тобой вместе взятых.
— Хорошо, хорошо, — сказал Павор. — Разве я спорю? Кто же еще?
— Ты, — сказал Виктор.
— За меня ты не ручаешься? — сказал Павор.
— Я не говорю, за кого ручаюсь. Я перечисляю, кто знал. Я, начальник погранзаставы, Перенна и ты. Больше никто. Или, может быть, еще кто-нибудь?
— Нет, больше никто, — сказал Павор.
— А Зурзмансор?
Павор покачал головой.
— Зурзмансор, — сказал он, улыбаясь, — знает только, что уполномоченный — очень трусливый человек, который очень боится попасть в руки «кайманов». Он знает также, что отвечает за безопасность уполномоченного, и потому всегда спешит сообщить уполномоченному о положении с «кайманами».
— Ладно, — сказал Виктор, — я, собственно, имел в виду не только Зурзмансора. Я имею в виду всю твою агентуру.
— Да, я вижу, что в этом доме никто не хочет за меня поручиться, — сказал Павор. — Придется мне поручиться за самого себя.
Он вытащил сигарету и закурил. И Виктор тоже закурил, бездумно разглядывая ведомость на выдачу постельного белья.
— Теперь тебя, наверное, отзовут, — сказал он с сожалением и вдруг вспомнил слова Голема. — Слушай, — сказал он, — а кто такой Юл Голем? Ты о нем знаешь что-нибудь?
— О, Юл Голем — это фигура! — сказал Павор. — А почему ты спросил?
— Он сказал вчера, что ты скоро уедешь.
— Ну, не так скоро, — возразил Павор. — Сначала мы с тобой проведем здесь небольшую операцию.
Виктор поднял голову.
— Какую операцию?
— Есть сведения… — начал Павор, но тут в дверь постучали.
— Погоди минутку, — сказал Виктор. — Войдите!
Вошел дежурный радист, щелкнул каблуками.
— Сводка, господин капитан.
— Давайте.
Радист протянул Виктору лист бумаги, покосился на Павора и сказал:
— Разрешите идти?
— Идите, — сказал Виктор, быстро проглядывая оперсводку.
«В течение последней недели войска боевого района совместно с подразделениями пограничников отбивали упорные атаки банды, состоящей из остатков разгромленного легиона „Кайман“, пытавшейся прорваться через государственную границу в районе деревни Хлога. Потеряв до ста человек убитыми и пленными, банда была оттеснена на исходные позиции. 14 июня войска боевого района завершили полное окружение и разгром банды. Двум группам бандитов численностью до двухсот человек каждая удалось прорваться и уйти в горы через перевалы Ветряной и Скользкий. Обе группы преследуются войсками боевого района».
— Опять вывернулись, — проговорил Виктор, передавая сводку Павору. — Но теперь им, кажется, конец. За Ветряным и Скользким долго не продержишься.
Павор бросил листок на стол.
— Это нас с тобой мало касается, — сказал он. — Я имею сведения, что послезавтра на рассвете твой полковник Гриппа намерен устроить прорыв.
— Где? [Далее отсутствует. — С. Б.]
По-видимому, Авторы поняли, что ставить на первую роль повествования «статиста», человека, стоящего рядом с процессом, но не внутри его, — это обкрадывать самих себя. Когда есть возможность описать ситуацию не только с точки зрения человека, который узнает о мокрецах и помогает мокрецам (кем бы они ни являлись, эти хомо новус, — пришельцами из будущего или возникающими здесь и сейчас), но и человека, который как бы «становится» на время мокрецом, но пугается этого, не хочет этого, противодействует и, в итоге, сожалеет об упущенной возможности, — задача гораздо более интересная и плодотворная. (Пытливому читателю: хочу заметить, что вышеизложенное — всего лишь мнение С. Бондаренко «Почему АБС решили переделать текст ГЛ»; Ваше право — предложить свою версию, основываясь на тех же материалах архива, ибо все материалы — здесь [32] .)
32
А я что же, не пытливый читатель? Моя версия, понятно, другая. История капитана Банева, которого послали кого-то давить-истреблять, а он прозрел и стал спасать-защищать, — это история, в общем, тривиальная, «совесть пробуждается». А конфликт писателя Банева, «будущее создается тобой, но не для тебя», — значительно глубже. Поэтому АБС решили переделать текст ГЛ. — В. Д.
Итак, Авторы изменяют сюжет и переосмысливают идеи повести, делая для себя заметки по поводу как отдельных персонажей, так и мыслей главного героя:
1. Непонимание и необращение внимания.
2. Жалость и натуральное сочувствие (драка в ресторане).
3. Озлобление по личной причине (после выступления в школе; столкновение из-за девочки).
4. Сочувствие общего характера (после разговора с отцами города; отбивает автофургон с книгами).
5. Озлобление и униженность как человека (после исхода детей).
6. Разум и сравнение помогают ему стать на сторону мокрецов (собственные размышления; беседы с; вид города) поездка в интернат, встреча с дочерью.
7. Заболевание и выздоровление. «Бедный прекрасный утенок». [33]
1. Попытка освобождения мокреца. По черепу.
2. У Павора выпадает кастет.
3. Словесная перепалка с Павором. Укрепление неприятия.
4. Рабочие делают кастет Павору.
33
На полях справа от текста стихотворение:
«У мокрецов голубые глаза, Мягкие слабые руки… Глянешь — и хочется выступить за, Хочется взять на поруки».Интересно, откуда это? — С. Б.
1. Виктор сообщает, что похищение устроил Павор (после перепалки с Павором).
2. После исхода детей приходит мол. чел. и приносит медаль и реабилитацию.
1. Бол-Кунац находит его под водосточной трубой.
2. В школе.
3. По дороге в санаторий.
4. Тоска в ресторане.
5. В интернате веселый Бол-Кунац.
Я весь в старом мире: глупость, косность, фашизм — я без них не могу, потому что это пища моя, я пожираю их и тем живу. Значит, я за старый мир. Но я же и борюсь против старого мира, следовательно, борясь против него, я рублю сук, на котором сижу. Пришло время выбрать: если я уйду в старый мир, который питал меня, я потеряю право его пожирать. Я буду иметь право бороться, только перейдя в новый мир.