Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
Шрифт:
– Неплохо! – сказал мой лейтенант.
– Странно! – сказал я. – Мне казалось, что я и в щит-то не попал!
Пришли две девушки. Одна красивая, другая – нет.
Красивая сказала, что Евтушенко – неудавшийся Лермонтов, и все поглядывала на меня искоса, и все улыбалась.
А некрасивая смотрела прямо и не улыбалась. Она рассказала о том, как пыталась отравиться, но ей помешали.
Красивой 19 лет, а некрасивой – 18.
10.4
Кажется, мое одиночество приближается к абсолюту. Как
2.5
Благословенный май. Вчера шел снег, сегодня потеплело. На платформе в Соснове огромная толпа. Ждут электричку.
Много туристов. Девицы и парни в экстравагантной одежде: какие-то немыслимые куртки с сотнями застежек, невероятные шляпы, штаны с яркими заграничными нашивками. Вся эта публика непрерывно поет, приплясывает, хохочет и кривляется.
Подходит поезд. Туристы с воплями бросаются на штурм. Их гигантские рюкзаки застревают в дверях. Визг, смех, крик.
Едем. Я стою, плотно прижатый к спинке скамьи. К моим ногам притулился пьяный – он сидит на корточках и спит. На нем модная шляпа с короткими полями. Рядом с пьяным сидит большая немецкая овчарка в наморднике. Она смотрит на меня, а я на нее. Мы нравимся друг другу.
7.5
О погибшем космонавте в народе ходят всякие слухи. Говорят, что он жив, что его в море подобрали американцы, но держат это в тайне.
Старушки же утверждают, что он святой. Господь взял его на небо, и это знак – скоро второе пришествие и конец света.
Вчера ночью я страстно молился Богу, в которого не верю, молился, чтобы он сохранил мне разум и спас от озлобления.
14.5
Воскресная прогулка по Смоленскому кладбищу.
Кладбище уже давно используется окрестными жителями как парк.
Полуголые и почти голые люди загорают на травке среди могильных холмиков.
Дети катаются по дорожкам на велосипедах. Молодежь играет в волейбол и пинг-понг. Тут и там веселые компании с водочкой, с закуской, с гитарами и транзисторами.
Обнаженная красавица с формами во вкусе Рубенса, в очень узеньких трусиках и почти без лифчика стоит в роскошной позе, опираясь на старый замшелый крест.
Голый до пояса парень сидит на скамеечке у раковины, покрашенной серебряной краской. На коленях у него тетради и книги – он готовится к экзамену.
К церкви подъехала «Волга», из нее вышел высокий священник в черной рясе и бархатной лиловой скуфейке. Старушки-богомолки ели его глазами. Мальчик лет девяти закричал весело:
– Поп, толоконный лоб! Поп, толоконный лоб!
Старушки зашипели на него, как змеи.
17.5
Всегда так: готовлюсь к весне, к маю, к белым ночам, готовлюсь и говорю себе – надо прожить эту пору хорошо, с толком. Приходит май, и я его не замечаю, небрежничаю с ним.
18.5
Все торопился. Боялся, что не успею до конца света – будто после конца света стихи мои кому-нибудь понадобятся! Боялся, что рано умру – будто после смерти мне будет обидно!
Теперь торопиться мне уже некуда. Я высказался. Все остальное не от меня зависит
По официальным данным, средняя продолжительность жизни сейчас – 70 лет. Я прожил половину. Как долго еще жить!
Открыл окно. Идет теплый тихий дождь. Внизу, на газоне, желтеют одуванчики.
19.5
Удивительно: наделив меня такой гордыней, судьба дал мне такую бесславную жизнь!
Перечитывая свои записи, я обнаруживаю в них сходство с дневником Анны Франк, Анны Франк, дожившей на своем чердаке до тридцати пяти лет.
Лет 6 тому назад А. сказала мне: «Дело в том, что жизнь человеческая вообще не устраивает тебя, что она сама по себе для тебя мучительна. Если бы исчезли все преграды, отделяющие тебя от счастья, все равно ты не стал бы счастливым, такой уж ты уродился».
Такой ли я уродился?
26.6. 26.5
Снова взялся за шестистишия. Как легко писать с рифмой! Одно удовольствие!
В Москве – съезд писателей.
Шолохов сказал в своей речи: «А кое-кому хочется свободы печати для всех. Что это – святая наивность или откровенная наглость?»
27.5
Отмечают юбилей дрейфа папанинцев. Это было в 37-м. И Чкалов летал в 37-м. А Гризодубова – в 38-м. Очень много совершалось тогда героических подвигов. А какие пышные, шумные были встречи! Их шум заглушал крики, доносившиеся с Лубянки.
18.6
Итак, мне 35 лет. Я добрался до вершины жизни. Можно подвести итог.
Не так уж мерзко я прожил эти 35.
Я сумел сохранить самостоятельность мышления и даже относительную самостоятельность поведения, хотя очень многое мешало мне быть самим собой.
Моим главным «внутренним» врагом всегда была рефлексия, и, однако, я ей многим обязан.
Злоба и нетерпимость всегда вызывали у меня отвращение, но я и сам бывал злобен и нетерпим.
Смерть всегда удивляла меня. Но постепенно я понял, что прелесть жизни – в ее загадочности. А эту загадочность придает ей смерть.
Я посетил сей мир поистине в самые роковые его минуты.
Мир – кровельщик, который сорвался с крыши, но в последний миг ухватился за какой-то крюк и повис на руках. Долго провисеть он не сможет. Или ему бросят веревку, или он полетит вниз. Я вижу его выпученные от ужаса глаза, вижу, как он болтает ногами в воздухе, но помочь ему я не в силах.
Некая странная болезнь поразила человечество именно в ту пору, когда перед ним открылись дали, дотоле неведомые. То тут, то там на Земле вспыхивают гигантские очаги безумия, неслыханной жестокости и разрушительства. Колеблются вековые устои общества: добро, справедливость, совесть. Великий хам топчет цивилизацию.