Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
Шрифт:
Словом, улица была как улица. Концом света на улице не пахло. Д. подошёл к автобусной остановке. Здесь стояло несколько человек. Пожилая женщина с большой чёрной и, кажется, пустой сумкой. Пожилой военный с жёлтым, туго набитым портфелем, какой-то южный человек в широченной и плоской, как блин, кепке и с толстыми чёрными усами и юная парочка, видимо, студенты. Она – довольно миленькая, стройненькая, глазастенькая, в розовой кофточке с короткими рукавчиками и в потёртых, но дорогих импортных джинсах. Он – немножко нескладный, длинный, худой, рукастый и ногастый, с очками на носу
– Алфёровых тоже надо пригласить. Они собирались ехать в Прибалтику, но передумали. И Евгения Савельича. Он сейчас немного нездоров, но к тому времени, наверное, выздоровеет. Конечно, Елизаровых. Мы же были у них на свадьбе. И вообще – приятные люди. Николая Николаевича с Прасковьей Петровной. И Сергея Никитича с Маргаритой Эдуардовной, и Лёшку Антипова. Он небось с Веркой Савельевой придёт, и хорошо. Они уже вроде бы помирились. Ещё Петуховых, всё их семейство – дядю Кузьму, тётю Надю, Аркадия, Константина, Ниночку, Сонечку, Мишку, Володьку.
– Да, да, Петуховых обязательно. И всех наших институтских – Воробьёва, Кузякину, Удальцову, Феоктистова Женьку, Шамшина Генку, Званцова, Борщаговского, Милку Барабанову…
– Штернам надо позвонить. Им, конечно, трудновато будет выбраться, но они собирались. Может, и приедут. Завтра же надо позвонить.
– А Бондырев? Или его не стоит? Напьётся, посуду начнёт бить. Но обидится страшно, если его забудем. Придётся и его. А он, конечно, Гусакова с собой прихватит, а может быть, и Аверьянова. Ну и пусть приходят, пусть посуду побьют. На счастье.
– Я поговорю с Ленкой. Она всё ещё злится на нас. Но сколько же можно злиться? В конце концов, она тоже была неправа.
– Потому и злится, что была неправа.
– Да, конечно. Но надо, чтобы она пришла. Нехорошо будет как-то, если она не придёт. Все это заметят. И вообще.
«Нет, – подумал Д. – Конец света ещё не скоро. Женятся. Замуж выходят. Свадьбы справляют. Никто ничего не боится. Никто не ждёт ничего ужасного. Всё идёт своим чередом. Нет».
Пожилой военный раскрыл свой портфель, вытащил из него газету, развернул её и стал читать. Д. увидел крупный заголовок: «Они хотят погубить человечество».
«Чёрт побери!» – ругнулся Д. про себя и тотчас вспомнил белёсые глаза старой ведьмы.
Подошёл автобус. Он был полупустой. Д. уселся на заднем сиденье. Автобус тронулся, но тут же остановился. Передняя дверь открылась. В неё, кряхтя и отдуваясь, влезла толстая тётка с какими-то узлами и свёртками. Снова поехали.
«Да, в старухе что-то было», – думал Д., глядя в окно. Автобус трясло, хотя ехал он не так уж и быстро. Водитель объявлял остановки. Двери открывались и закрывались. Пассажиры входили и выходили. Кто-то замешкался, не успел выйти и стал стучать кулаком в дверь.
– Не стучите! – сказал шофёр в микрофон. – Проспали, а теперь стучите! Вовремя надо выходить! Следить надо за остановками! Заранее надо к выходу готовиться!
Дверь открылась. Опоздавший выскочил. Автобус снова тронулся. «Да, да, чудная была старушенция! – продолжал размышлять Д. – И неспроста она мне встретилась, неспроста!»
В автобус вошла молодая женщина с плачущим ребёнком. Дитя плакало очень громко, взахлёб, с подвывом, плакало так, как плачут очень несчастные, брошенные, никому не нужные существа.
– Не реви! – говорила женщина. – Ты слышишь, что тебе говорят? Прекрати реветь немедленно! Ишь разревелся! Ну что ты орёшь, как зарезанный! Ну что ты воешь, как пылесос! Горе мне с тобой! Не ори, говорю! Не ори!
Ребёнок плакал всё пуще, наполняя автобус своим громогласным рёвом.
– Да не кричите вы на него! – сказал женщине кто-то из пассажиров. – Лучше помолчите. И он тоже замолчит.
– Не учите меня воспитывать моего собственного ребёнка! – возмутилась женщина, но после умолкла, и ребёнок стал плакать потише. Потом он уже только хныкал и вскоре совсем успокоился.
«Страшная была карга, – думал Д. – И впрямь ведьма. Такими детей пугают, чтобы не плакали».
В автобус вошли трое людей средних лет, двое мужчин и одна женщина. Они не произносили ни слова, но усиленно жестикулировали. Лица их подёргивались, глаза блестели. Жесты были мелкими, быстрыми. В жестах было что-то необычное и неприятное. Иногда люди улыбались. Улыбки были похожи на гримасы, на какое-то кривлянье. Будто они кого-то передразнивали, кого-то хотели разозлить. Женщина села. Мужчины встали рядом. Женщина внимательно следила за движениями их рук. Её руки тоже непрерывно двигались.
Зрелище было странное. Оно напоминало кинематограф начала века. «Глухонемые!» – догадался Д. Ему вдруг стало совестно, что он всё слышит и умеет говорить. Он отвернулся, но вскоре не вытерпел и опять взглянул на глухонемых. Его разбирало любопытство, глупое, животное, непреодолимое и непристойное любопытство. С таким же чувством отдалённые предки Д. следили когда-то за процедурой публичной казни. Д. опять отвернулся, успев заметить, что глухонемая женщина собирается выходить.
В автобус влез изрядно захмелевший человек. Ноги у него подгибались. Голова его моталась из стороны в сторону. Пиджак был расстёгнут. Рубашка вылезла из брюк и висела некрасиво. Он хватался за поручни, стараясь сохранить вертикальное положение, и наваливался на сидящих пассажиров.
– Осторожнее, гражданин! – сказал ему кто-то.
– Да стойте же вы на ногах! – сказал ещё кто-то.
– Напились, так сидите дома! – произнёс ещё кто-то.
– Не хулиганьте! – крикнула какая-то пассажирка.
– Эк тебя развезло! – добродушно заметил какой-то пассажир.
– Дурачьё! – промолвил вдруг пьяный. – Чего вы тут расселись? Куда вы едете? Зачем? Вы думаете, что вы куда-нибудь приедете? Недоноски! Куда идёт этот автобус? Я вас спрашиваю – куда идёт этот автобус? Молчите! Едете, и не знаете куда! Живёте, и не ведаете зачем! Плывёте, и понятия не имеете, куда вас несёт течением! Трезвенники! Потребители общественного транспорта! Добропорядочные питекантропы! Образованные неандертальцы! Вы думаете, что если вы движетесь, ваше движение непременно имеет смысл!..