Неизвестный Мао
Шрифт:
Мао требовал от народа лихорадочного темпа работы, культивировал непрекращающееся соперничество, заставляя людей конкурировать друг с другом. Полуголодные и измотанные работой мужчины, женщины и дети должны были бегом таскать тяжелые корзины с землей, также бегом переносить с места на место другие тяжести, причем делать это в любую погоду, в палящий зной и в пронзительный холод. Крестьянам приходилось также бегом доставлять по горным тропам воду для полива полей, с раннего утра и до позднего вечера. Они должны были всю ночь напролет поддерживать огонь в бесполезных «домнах» на задворках своих дворов. Мао называл такой стиль работы «коммунистическим духом». Во время одного из своих срежиссированных выступлений 6 ноября 1958 года он заявил, что крестьяне не хотят устраивать перерывы для отдыха («даже если они чувствуют, что им надо отдохнуть, они не делают этого»), а затем
На самом деле эта крошечная уступка частично была результатом докладов об эпидемиях, которые Мао воспринимал очень серьезно, не в последнюю очередь потому, что они отрицательно действовали на рабочую силу. Один доклад, который произвел на Мао особенно сильное действие, сообщал об эпидемии тифа поблизости от Пекина. Он потребовал «резко снизить заболеваемость» с тем, чтобы люди «могли каждый день ходить на работу».
Летом 1958 года Мао решил объединить все сельское население страны в новые большие подразделения, названные им «народными коммунами». Целью этого шага стало создание наболее эффективного управления рабским трудом. Он сам сказал в одной из речей, что крестьян, собранных в меньшее количество подразделений — более 26 тысяч по всей стране, «легче контролировать». Первая такая коммуна, «Чаяшан вэйсин» («Чаяшан спутник»), была организована в его образцовой провинции Хэнань. Ее устав, который Мао лично редактировал и пропагандировал как «Великое сокровище», делал каждый аспект личной жизни ее членов подконтрольным коммуне. Все входящие в коммуну 9369 хозяйств должны были передать коммуне «все свои земельные наделы… свои дома, скот и деревья». Ее члены должны были спать в общих спальнях, «в соответствии с принципами содействия производству и контролю». Устав предусматривал, что все дома должны быть «демонтированы», если «коммуна будет нуждаться в кирпичах, плитке или древесине». Жизнь каждого крестьянина должна была целиком посвящаться работе. В коммуне устанавливалась практически армейская дисциплина и та же трехъярусная организационная структура, что и в армии: коммуна, бригада, производственная команда (обычно деревня). Крестьянам позволялось иметь ничтожное количество наличных денег. Эти коммуны де-факто являлись лагерями рабского труда.
У Мао даже возникло намерение лишить людей имен и заменить их номерами. В Хэнани и в других образцовых регионах члены коммуны работали на полях с номерами, вышитыми у них на спине. Вообще мечтой Мао было лишить население в 550 миллионов китайских крестьян всего человеческого и сделать их чем-то вроде тяглового скота.
Чтобы обстановка в коммунах максимально приблизилась к лагерной, ее члены должны были принимать пищу в общих столовых. Крестьянам не только запретили есть у себя дома, их посуда пошла в фонд коммуны, а кухонные плиты были разрушены. Всеобщий контроль за питанием стал ужасающим оружием в руках государства, а урезание пайка — распространенной формой «легкого» наказания, которому низовые руководители могли подвергнуть любого, кого сочтут нужным.
Поскольку столовые располагались порой в часах ходьбы от тех мест, где люди жили или работали, многие старались поселиться поближе к местам расположения столовых. Там эти мужчины, женщины, дети и старики жили подобно животным, ютясь в любых возможных уголках, лишенные какого-либо подобия уединения или семейной жизни. Это также значительно усиливало риск распространения заболеваний. А тем временем их собственные дома, зачастую сделанные из глины и бамбука, будучи заброшенными, рассыпались либо же пускались на удобрения или на топливо для самодельных «домен». Когда Лю Шаоци весной 1961 года посетил с инспекцией район неподалеку от своей родной деревни, он узнал, что из ранее стоявших здесь 1415 жилищ осталось только 621 обветшавшее строение.
Утверждение Мао об избытках продуктов еще и иным способом увеличило страдания крестьян. Когда в коммунах были организованы столовые, многие низовые руководители позволяли крестьянам впервые как следует поесть. Но такое послабление продолжалось только пару месяцев и закончилось во многих районах дефицитом продовольствия и массовыми смертями к концу 1958 года. Три года спустя Мао с неохотой согласился на закрытие столовых. И снова — закрытие столовых, которые сами по себе стали весьма популярны, явилось столь же болезненным событием, как когда-то и их открытие, поскольку множеству крестьян, устроивших себе жилье поблизости от них, теперь некуда было возвращаться. Даже если их дома и сохранились, то в них не осталось ни печей, ни кухонной утвари.
Недоедание и непосильный труд быстро довели десятки миллионов крестьян до такой степени изнеможения, что они просто-напросто утратили физическую способность что-либо делать. Обнаружив, что одна из провинций просто раздает продовольствие тем, кто слишком слаб, чтобы работать, Мао положил этому конец, сказав: «Так не пойдет. Если им давать эту еду просто так, они ни за что не станут трудиться. Лучше сократить им наполовину основной рацион, так что когда они проголодаются, то постараются работать побольше».
Люди, которые управляли согнанными в коммуны крестьянами, являлись низовыми руководителями коммуны и членами партии. Зная, что если они дадут послабление превращенным в рабов крестьянам, то вскоре вместе с семьями пополнят ряды голодающих, многие из них восприняли отношение, высказанное одним человеком: люди по своей природе «рабы, которых надо бить, оскорблять или манить едой, чтобы заставить работать».
Эти же кадры выступали и в роли тюремщиков, держа крестьян взаперти в их деревнях. 19 августа 1958 года Мао еще больше ограничил какие-либо передвижения внутри страны без разрешения людей, которых он называл «скитающимися повсюду бесконтрольно». Традиционной возможности спастись от голода, перебравшись в местность, где он свирепствует меньше, которая долгое время оставалась нелегальной, теперь был положен конец. Один крестьянин оценивал сложившуюся ситуацию хуже японской оккупации: «Даже когда пришли японцы, — рассказывал он, — мы все же могли уйти от них. Но в тот год [1960]… мы были просто обречены сидеть взаперти в доме и ждать смерти. Моя семья состояла из шести человек, и четверо из них умерли…»
Еще одной функцией низовых кадров была борьба с попытками крестьян «воровать» свой собственный урожай. Повсеместно распространились наводящие ужас наказания: одних людей закапывали живыми, других душили веревками, третьим отрезали носы. В одной деревне четверо запуганных молодых людей были спасены от закапывания заживо, когда уже земля была им по пояс, благодаря отчаянным мольбам их родителей. В другой деревне ребенку отрезали четыре пальца на руке за то, что он съел ложку недоваренного риса. Еще в одной двум подросткам, пытавшимся украсть немного еды, пропустили сквозь уши проволоку и потом подвесили их за эту проволоку на стене. Подобные зверства в тот период времени множились по всей стране.
В качестве составной части «большого скачка» в 1958 году Мао также попытался превратить и города в лагеря принудительного труда путем организации городских коммун. План его состоял в отмене заработной платы и превращении всего общества в барачную систему, где деньги не ходят. Мао не удалось реализовать этот план, потому что система рабства никоим образом не соответствует современным городам, в которых жизнь имеет гораздо больше измерений.
Однако это не значит, что Мао оставил города нетронутыми. Его лозунгом для городов стал: «Сначала производство, жизнь стоит на втором месте». Идеальным городом Мао считал целиком промышленный центр. Стоя в воротах Тяньаньмыни и глядя поверх великолепных дворцов, храмов и пагод, которые тогда во множестве украшали город, он заявил мэру: «В будущем, глядя отсюда, я хочу видеть только трубы заводов!»
Но хуже всего то, что Мао горел желанием снести существующие города в масштабе всей страны и на их развалинах возвести промышленные центры. В 1958 году режим составил список памятников истории в Пекине. В списке этом оказалось 8 тысяч позиций, из которых Мао посчитал нужным оставить только семьдесят восемь. Каждый, кому становилось известно об этом решении, начиная с мэра Пекина, умолял отменить столь масштабное разрушение столицы. В конце концов приказ не стали выполнять столь решительно — до поры до времени. Но все же по настоянию Мао древние городские стены и ворота были разрушены до основания, а их обломками засыпано прекрасное городское озеро. «Я обрадовался, когда услышал, что снесены городские стены Нанкина, Цзинаня и других городов», — сказал Мао. Ему доставляло удовольствие издеваться над деятелями культуры, которые проливали слезы при виде этих бессмысленных разрушений. Множество шедевров китайской цивилизации навсегда исчезло с лица земли.