Неизвестный Мао
Шрифт:
К этому времени распутство Мао достигло своего апогея. В правительственной резиденции Чжуннаньхай прямо за танцевальным залом появилась комната отдыха, где установили кровать. Мао уводил туда одну или нескольких девушек для участия в сексуальных играх или оргиях. Помещение было так устроено, что шума не было слышно и за уединившимися опускался толстый бархатный занавес от потолка до самого пола. Все понимали, почему Мао удалялся туда, но его это не волновало.
Когда Пэн приехал в Лушань на совещание Политбюро, у въезда на территорию виллы дорогу ему преградили охранники с маленькими флажками: «Группа один» — кодовое имя Мао — отдыхал. Пэну пришлось выйти
Совещание, на котором присутствовали свыше 100 высших официальных лиц, начался 2 июля 1959 года. Первым тактическим ходом Мао было расколоть участников совещания на шесть групп, каждая из которых возглавлялась и контролировалась доверенным лицом — кем-то из провинциальных начальников, а те уже докладывали обо всем происходящем лично вождю. Дискуссии велись в пределах этих групп, и потому любое нежелательное мнение доводилось до сведения ограниченного круга. Остальные участники совещания узнавали лишь то, что было выгодно Мао, из напечатанных его штатом информационных сообщений.
Выступая перед своей группой, Северо-Западной, Пэн огласил свою точку зрения на «большой скачок», поднял вопрос о завышенных показателях урожая и практически назвал Мао лжецом: «Цифры, объявленные… по родине председателя Мао за прошлый год, гораздо выше реальных. Я был там и, спрашивая людей об их жизни, выяснил, что реальный рост — всего 16 процентов… и даже он обеспечен большими государственными субсидиями и займами. Председатель также был в этой коммуне. Я спросил председателя: «Вы сами проводили расследование и что вы узнали?» Он ответил, что не говорил об этом, но я думаю, что говорил».
На следующий день Пэн заявил об ответственности Мао за происходящее: «Председатель Мао лично определил цифру производства в 10,7 миллиона [тонн стали, 1958 год], поэтому вы не можете сказать, что он не несет никакой ответственности». В последующие дни Пэн поднял вопрос о роли Мао в лихорадочном строительстве вилл и предупредил о том, что Мао не имеет права «подрывать свой престиж». Далее он раскритиковал политику Мао, направленную на силовое увеличение экспорта продовольствия «за счет внутреннего потребления».
Мао принял все меры для того, чтобы слова Пэна не вышли за пределы его группы. Так оно и получилось. 14 июля разочарованный Пэн написал Мао письмо с критикой «большого скачка», тщательно выбирая выражения и надеясь, что это поможет начать настоящие дебаты о «большом скачке». Мао распространил письмо среди участников совещания, но лишь для того, чтобы использовать его как предлог для осуждения Пэна.
Мао, словно кобра, наблюдал за Пэном, пытаясь выяснить, вовлечен ли он в какой-либо заговор, потому что опасался лишь реальной угрозы. Через три недели он убедился в необоснованности своих опасений.
На самом деле Пэн заранее прозондировал почву. Он знал, что Ло Фу, бывший партиец номер один, придерживался противоположных с Мао взглядов, и попросил Ло прочитать письмо, которое собирался отправить Мао. Но Ло отказался, а когда Пэн попытался сам зачитать ему содержание, Ло вскочил и выбежал из комнаты. Мао сумел внушить такой ужас перед «заговорами», что люди панически боялись даже намеков. При режиме Мао, как и при режиме Сталина, только одному человеку дозволялось плести интриги, и этим человеком, как заметил сталинский подручный Молотов, был сам Хозяин.
Удовлетворенный тем, что против него не строится никаких заговоров, Мао впервые собрал вместе всех участников совещания 23 июля. Он открыл его в характерной для него бандитской и в то же время грустной манере: «Вы слишком много говорили. Теперь позвольте мне поговорить часок-другой. Я трижды принимал снотворное, но все равно не смог заснуть». Мао создавал впечатление, словно кто-то мешал ему говорить и даже спать, нагнетая напряженность, в которой голос разума не будет услышан, а животрепещущих вопросов удастся избежать. Мао распалял себя и преуменьшал крах своей политики репликами типа: «Это всего лишь означает, что придется какое-то время есть меньше говядины, меньше денег тратить на шпильки и забыть о мыле». Затем Мао воспользовался крайним средством устрашения: «Если у меня есть противники, я уйду… чтобы возглавить крестьян (!) и сбросить правительство… Если армия последует за вами, я уйду в горы и начну партизанскую войну… Но я думаю, армия пойдет за мной». Один генерал вспоминал: «Мы почувствовали, как в зале повисла ледяная тишина». Мао свел все проблемы к одной: «Выбирайте, или я, или Пэн; кто последует за Пэном, против того я буду сражаться насмерть».
Все знали, что Мао непобедим. По его распоряжению его закадычный друг маршал Линь Бяо, пользовавшийся в армии таким же высоким авторитетом, как Пэн, должен был на следующий день появиться на совещании, и тем самым Мао убедил всех, что армия всецело ему повинуется. До того момента сам Линь в Лушане отсутствовал, но был под рукой, затаился у подножия горы.
Поднявшись в Лушань, Линь набросился на Пэна с ядовитыми обвинениями, демонстративно выражая свою полную поддержку Мао. Ни у Пэна, ни у кого-либо другого не было никаких козырей: они не могли ни бросить вызов Мао, ни переубедить его. К тому же Мао позаботился о том, чтобы участникам совещания было легче принять его сторону: пошел на некоторые уступки — по нормам отбираемого у крестьян продовольствия, выпуску стали и расходам на вооружение — и выразил готовность вложить деньги в сельское хозяйство. Мао вовсе не собирался выполнять свои обещания и вскоре отказался от всех.
Мао объявил Пэна и других критиканов, включая начальника штаба Хуана Кэчэна и бывшего партийца номер один, Ло Фу, «антипартийной кликой». Он повысил статус совещания до пленума Центрального комитета, чтобы более официально заклеймить критиков своего курса. Мао сам зачитал резолюцию и объявил ее принятой, даже не поставив ее на голосование. После обязательных унизительных обличительных собраний Пэн был заключен под домашний арест, а остальные понесли различные наказания. Их семьи также стали отверженными. Жена Хуана сошла с ума. Самый молодой и занимавший самый низкий пост из группы, временный секретарь Мао Ли Жуй, после многочисленных проработок был сослан на принудительные работы в Великую Северную пустошь. Жена развелась с ним, и под ее влиянием дети отреклись от отца, послав ему сухое письмо и отвергнув его просьбу выслать их фотографии. Ли Жуй чудом избежал смертного приговора и фактически почти все двадцать последующих лет провел в лагерях принудительного труда и в одиночной тюремной камере. Этот отважнейший человек не утратил здравомыслия, интеллекта и силы духа и продолжал бороться с несправедливостью в постмаоистские годы.
После Лушаньского пленума место Пэна в качестве министра обороны занял Линь Бяо, который начал с изгнания из армии всех, кто сочувствовал Пэну, и стал еще шире внедрять культ личности Мао. В январе 1960 года он приказал военным заучивать наизусть цитаты из трудов Мао, а затем и конспектировать их в блокноты, получившие название «Маленькая красная книга». Мао был вне себя от восторга. Позднее он сказал австралийскому маоисту Эдварду Хиллу, что Линь «изобрел новый метод накопления цитат… «Аналекты» Конфуция — сборник цитат. В буддизме также имеется коллекция цитат». Затем Мао упомянул и Библию. Свои афоризмы он считал достойными такой компании.