Неизвестный Мао
Шрифт:
Хотя Мао не затронул проблему насилия, общий подход его не был воинствующим. Вскоре после этого Мао отправился в инспекционную поездку по провинции Хунань. К концу поездки, продлившейся тридцать два дня, он претерпел драматическую перемену. Мао сам говорил, что до поездки придерживался умеренной линии и «только после того, как я провел в Хунани более тридцати дней, я совершенно изменил свое отношение». В действительности случилось то, что Мао открыл в себе любовь к кровожадным убийствам. Это внутреннее наслаждение, граничащее с садизмом, вполне согласовывалось и даже превосходило его тягу к ленинскому насилию. Не через теорию Мао пришел к насилию. Склонность к жестокости коренилась в его
В своем отчете о поездке Мао писал, что руководители местных крестьянских союзов главным образом были «головорезами», активистами из числа беднейших и буйных, наиболее презираемых крестьян. Теперь власть была у них в руках. Они почувствовали себя «хозяевами, и крестьянские союзы превратились под их руководством в нечто ужасающее», — писал Мао. Своих жертв они выбирали произвольно. «Они измыслили фразу: «Всякий, кто владеет землей, — тиран, а все мелкие дворяне — негодяи». Они «валят с ног землевладельцев и вытирают о них ноги… они топчут и валяются на господских кроватях. Всякий раз, когда им приходит охота, они без разбора хватают людей, напяливают им на голову шутовские колпаки и водят по улицам. Они потворствуют любым прихотям… и в действительности породили террор в сельской местности».
Мао видел, что головорезы любят играть со своими жертвами, всячески унижая их, о чем он писал с одобрением: «На голову [жертвы] водружается высокий бумажный колпак с надписью — тиран-землевладелец такой-то или дворянин такой-то. Затем человека тащат на веревке [как животное], а за ним следует огромная толпа… Это наказание больше всего страшит [жертв]. После такого унижения человеческая личность ломается навсегда…»
Особенно нравилась Мао тягостная неизвестность и страдания: «Крестьянский союз отличается умом. Они схватили негодяя и объявили, что они собираются [с ним сделать]… Потом они решили отложить наказание… Жертва не знала, когда ее подвергнут экзекуции, поэтому каждый день человек испытывал страдания и ни на минуту не находил себе покоя».
Больше всего Мао очаровало одно оружие — со-бяо, обоюдоострый нож с длинной, как у копья, рукоятью: «При виде его все тираны и дворяне дрожат. Хунаньские революционные власти должны… удостовериться, что такое оружие есть у каждого молодого и зрелого мужчины. Его следует [пускать в ход] без ограничений».
Мао слышал и видел много примеров проявления жестокости, и ему это нравилось. В отчете, написанном позднее, в марте 1927 года, он сказал, что ощущал «экстаз, который прежде не испытывал». Его описания зверств источают возбуждение. «Это великолепно! Это великолепно!» — ликовал он.
Мао рассказывали, как людей забивали до смерти. Однажды его спросили, как поступить, впервые от одного его слова зависела жизнь и смерть людей, Мао ответил: «Одного или двоих забить до смерти — никакой разницы». Вскоре после его визита в деревне разгорелась драка, во время которой был жестоко убит еще один человек, выступавший против Крестьянского союза.
До прибытия Мао лидеры крестьянского движения в Хунани предпринимали попытки укротить насилие и взяли под стражу тех, кто был повинен в зверствах. Мао распорядился отпустить задержанных. Революция — это не званый обед, укорял он местные власти, ей присуща жестокость. «В каждом необходимо насаждать… власть террора». Хунаньские крестьянские лидеры вняли словам Мао.
Мао так и не поднял вопрос, который больше всего волновал крестьян, — о переделе земли. Возникла срочная необходимость в руководстве, поскольку некоторые крестьянские союзы уже начали свой собственный передел, сдвигая межевые знаки и сжигая договоры об аренде земли. Выдвигалось много разных предложений. Мао молчал. Вот все, что он сказал 12 апреля 1927 года на заседании Национального земельного комитета, обсуждавшего эту проблему: «Конфискация земель сведется к неуплате арендной платы. Нет необходимости в чем-то еще».
Мао приводила в восхищение жестокость, подрывавшая социальный порядок. Эта его склонность привлекла к себе внимание Москвы, прекрасно вписываясь в советскую модель социальной революции. Мао стал публиковаться в журнале Коминтерна, где был помещен его «Хунаньский отчет» (хотя и без имени автора). Мао показал, что, несмотря на свои идеологические шатания, его инстинкты были инстинктами ленинца. Другие коммунисты — в особенности партийный лидер профессор Чэнь, который пришел в бешенство, услышав о зверствах банд головорезов, и потребовал обуздать их, — определенно не являлись коммунистами советского толка. Теперь, спустя почти два года после изгнания, КПК вновь приняла Мао в руководящие ряды. В апреле 1927 года его восстановили в Центральном комитете, хотя и кандидатом без права голоса.
В то время Мао жил в городе Ухань на реке Янцзы, почти в 300 километрах к северо-востоку от Чанша. Он переехал сюда из Кантона вместе со штаб-квартирой националистов, поскольку армия Гоминьдана продвигалась на север. Теперь еще более известный среди националистов как руководитель крестьянского движения, он усилил работу по обучению сельских агитаторов, чтобы те могли проводить его основанную на жестокости политику в новых областях, занятых армией. Один текст, выбранный Мао для обучения своих подопечных, повествовал об активистах Крестьянского союза, обсуждающих методы борьбы с их жертвами. Автор восторженно приветствовал наказания, в особенности такое страшное, как это: «Если те «заупрямятся», мы перережем им сухожилия на лодыжках и отсечем уши». «Я слушал с таким увлечением, словно пребывал в пьяном оцепенении или трансе. Внезапно я очнулся от криков «Прекрасно!» и, в свою очередь, не мог не воскликнуть «Прекрасно!». Это повествование очень напоминало собственный отчет Мао, как по стилю, так и по языку, вероятно, он и являлся его автором.
По мере того как под надсмотром Мао насилие набирало обороты, армия Гоминьдана начала выступать против советской модели, которую партия взяла за образец. Большая часть солдат была из Хунани, и офицеры, происходившие из относительно зажиточных семей, узнали, что их родители и другие родственники были арестованы и замучены. Но пострадали не только обеспеченные люди, рядовые тоже попали под удар. В июне профессор Чэнь докладывал Коминтерну: «Даже та горсть монет, что рядовые солдаты посылали домой, была конфискована», войска «охватили волнения», они видели, что результатом их борьбы стала катастрофа для их собственных семей.
Многие члены Гоминьдана были недовольны своими лидерами, следовавшими указаниям Москвы с самого начала, когда в начале 1920-х годов Сунь Ятсен подчинился русским. Их раздражение достигло своей кульминации после II съезда Гоминьдана, который прошел в январе 1926 года. В ходе съезда уступавшая националистам в масштабах КПК (насчитывавшая менее 10 тысяч членов) подмяла под себя Национальную партию, в которой состояло несколько сот тысяч членов. При Ван Цзинвэе треть из 256 делегатов представляла коммунистическую партию. Другая треть стояла на левых позициях, и среди этих левых было немало тайных коммунистов. Москва внедрила в ряды националистов не только троянского коня — КПК, но и большое количество своих агентов. Теперь, спустя более года, массовое насилие, поощряемое их партией, привело многих националистов к расколу с Москвой и китайскими коммунистами.