Неизвестный солдат
Шрифт:
– Господин лейтенант, это уж как получится. Коли впереди длинная дорога, провизия с собой нужна. Сколько табаку можно взять?
– Сколько желаете?
– Пусть будет пачка. Да еще с десяток баранок.
Рахикайнен расплачивался не спеша, стараясь придумать еще что-нибудь, чтобы задержаться, но новый покупатель оттеснил его. Собрав покупки, он отошел и сел за стол у двери, за которым собрались солдаты третьего взвода. Поскольку «лотта» была предметом всеобщего внимания, попытка Рахикайнена не осталась незамеченной.
– Не быть этой барышне матерью твоих детей, – проговорил Хиетанен. – Ей надо, чтобы на воротнике
– Да она мне и не нужна вовсе.
– А вот и врешь. Ты такой мужик, что, если мы отсюда выберемся живыми, я заберу тебя с собой в наши края на роль племенного быка.
В этот момент появился вестовой с сообщением, что автоколонна прибывает в двадцать два часа. Для Ламмио это означало возможность исполнения надежд, а для других – новое ожидание. Лавочка закрылась, и Ламмио ушел с «лоттой», ведя ее велосипед. Солдаты возвращались в бараки, и предотъездный энтузиазм стал сменяться раздражением.
– Чего это господа копаются? Какие олухи там этим делом занимаются? Вот и болтайся теперь в пустых бараках!
Деревянные нары стояли голые. Постель и все относящееся к ней создавали раньше какой-то уют, но теперь, когда все было пусто, потемневшие доски выглядели удивительно мрачными. В одном месте на досках уже появилась надпись: «Здесь был лежак солдата Пентти Ниеми, который спал на нем во время своей тяжкой службы во славу Финляндии и оставил его, отправляясь к неизвестной цели 16.6.1941. Новичок, молокосос, рекрут! Когда приблизишься к этому лежаку, сними с ног портянки, ибо лежак этот был святыней старого солдата».
Перед отправкой их всех благословили. Поскольку время еще было, батальонный пастор ходил из роты в роту с вечерней молитвой. Дежурный выстроил солдат, и на этот раз в церемонии приняли участие также офицеры и взвод управления.
Капитан, стоя чуть впереди, ожидал рапорта, а фельдфебель отошел с серьезным лицом в хвост роты. Дежурный не знал, к кому обратиться с рапортом, что рота построена. В присутствии офицеров рапортовать фельдфебелю он не мог. Старшим среди командиров взводов был Коскела, но он сразу же встал впереди своего взвода, явно не желая вмешиваться. К счастью, на плац поспешно явился Ламмио: его надежды были самым прискорбным образом обмануты. Именно деревенское происхождение «лотты», на которое он особенно рассчитывал, оказалось тем препятствием, о которое разбились все его расчеты.
Ламмио принял рапорт от дежурного и в свою очередь отрапортовал капитану. Каарна заметил его опоздание и избегал смотреть ему в глаза. Он и другим офицерам не позволял никаких вольностей, а тут еще и сам Ламмио, всегда раздражавший его необычайно. Поэтому он лишь сказал, понизив голос, чтобы не слышали солдаты:
– Рота поднята по тревоге, и, следовательно, увольнения запрещены. Насколько мне известно, вы, лейтенант, также имеете отношение к роте.
– Так точно, господин капитан.
– Ну ладно. Займите свое место.
Нахлобучка нисколько не проняла Ламмио. Он спокойно отошел к своему взводу, лишь слегка раздув ноздри, это придало его лицу еще более дерзкое выражение. Это был его обычный способ встречать критику в свой адрес.
Капитан короткими шажками прохаживался перед ротой взад и вперед. Он что-то бормотал себе под нос и поминутно поглядывал на часы. Вдруг он остановился, повернулся к роте и пробормотал:
– Ага. И потом надо… Ну ладно, ничего.
Затем продолжил свое хождение перед строем и, как бы поясняя что-то себе самому, добавил:
– Не надо. Сойдет и так. Хм-та-та… хм-та-та…
Через пожарище к роте подъехал на велосипеде священник.
– Вот летит Ворон, – прошептал Рахикайнен, и его соседи попытались скрыть ухмылки. Солдаты звали священника Вороном потому, что он был тщедушен, черен волосом и узкогруд – идеальная находка для туберкулезных бацилл.
Над плацем прозвучала команда капитана. Солдаты обнажили головы. Теперь их непокрытые вихры торчали во всех направлениях, как бы отражая ту мешанину идей, мыслей и убеждений, которые скрывались под ними в солдатских головах. Священник дребезжащим голосом затянул псалом, и бойцы поддержали его неуверенными голосами, которые все же постепенно слились в едином пении.
– …На-ша… кре-пость…
Неподвижные лица, мрачно выпученные глаза, наморщенные лбы. Не испытывая никаких благоговейных чувств, эти люди оказывали честь своему богу, приняв мрачный, даже злой вид. И Хиетанен тоже подпевал вместе со всеми, нахмурив брови, хотя с искусством пения дело у него обстояло плоховато. Лехто стоял безмолвный, плотно сомкнув тонкие губы. Он словно окаменел и был бы рад вообще не слышать этот псалом. Только Мякиля, стоявший рядом с фельдфебелем, пел красивым и чистым голосом. В пении церковных псалмов этот тихий человек не имел себе равных. Его душа раскрывалась, и ее сила изливалась в прозрачный вечерний сумрак.
– На молитву смирно!
Насколько было возможно, лица солдат приняли еще более злобное выражение. Казалось, они были готовы съесть кого-то живьем. Священник пытался придать своему голосу силу и глубину:
– Боже, Господь всех народов. Ты, который держишь наши судьбы в руке своей. Поверни к нам лицо свое и яви нам свою милость, ибо на тебя уповаем. Да исполнится твоя воля, ибо мудрость твоя больше нашего слабого разумения. Если ты посылаешь нам испытания, значит, мы это заслужили, но мы молим тебя: укрепи своей силой наши души, дабы нам выдержать эти испытания. Помоги нам исполнить то, что требуется от нас во имя твое, во имя родного дома и отечества. Дай нам силу на величайшие жертвы, ибо во имя твое идет навстречу судьбе избранный тобою народ. Наполни наши души такой же несокрушимой решимостью и такой же пламенной любовью к родине, которые воодушевили на самопожертвование наших братьев, спящих теперь в могилах героев. Только этого просим мы у тебя. Благослови нас во всем, что выпадет на нашу долю. Благослови весь наш народ, дабы он сплотился в единстве. Открой наши сердца своей воле, дабы мы шли правильным путем.
После этого священник уже менее торжественно пропел «Благославен Господь»: рвения у него явно поубавилось от того, что он прочел одну и ту же проповедь подряд трем ротам батальона. После благословения спели еще одну строфу из псалма, и на этом мероприятие закончилось. Капитан скомандовал роте разойтись, и солдаты неспешно подчинились. Рахикайнен неторопливо, засунув руки в карманы, покидая плац, попытался сострить:
– Вот это была проповедь так проповедь! И как это у такого шибздика так громко получается! А ведь он ужас что наговорил. Нам тоже придется покоиться в могилах героев, братцы. У меня волосы дыбом встают от его угроз.