Неизвестный Сталин

Медведев Рой Александрович

Некоторые из комментаторов в «Философских арабесках» находили скрытую полемику со Сталиным и осуждение сталинского режима. Особенно там, где автор резко критикует субъективный идеализм и «дьявола солипсизма» как крайнее проявление этого идеализма. Но это, по-моему, уже игра воображения.

В книге Бухарина можно найти весь набор проблем, которые излагались в то время в популярных учебниках диалектического материализма: о пространстве и времени, о материи и сознании, об абстрактном и конкретном, о познаваемости мира и о «вещи в себе», о понятиях и ощущениях, о понятиях свободы и необходимости и т. д. Бухарин критикует представления механистического материализма, который даже мысль считает чем-то материальным. Но он также критикует и «психофизический параллелизм», то есть представление

о том, что духовная субстанция, или энтелехия, является столь же первичной и вечной, как и материя. Сознание и душа — это лишь некое особое свойство или состояние материи, а не формы существования особой субстанции. Бухарин отрицает и существование некоей жизненной субстанции, энтелехии, оживляющей природу. Повторяя некоторые положения ленинской теории отражения, Бухарин утверждает, что у всякой материи есть некая психическая сторона, хотя этот тезис малопонятен. Дух порожден материей, ибо мыслящая материя, или человек, в конечном счете произошел из развития неорганической материи. Таким образом, дух — это инобытие материи, и в этом состоит главное отличие материализма от идеализма, для которого материя — это инобытие духа. Но для чего нужно прибегать к этим крайним суждениям?

Нередко и в данной работе Бухарин начинает говорить крайне невнятно. Он пишет, например: «Гипостазирование и изоляция чистой „свободной воли“ — гвоздь „культурно-этической“ болтовни у эпигонов кантианства» (с. 161). Читать многие разделы книги трудно, автор слишком быстро переходит от одной темы и от одного понятия к другому. «Пусть простят меня глупцы, — пишет он в скобках, — умные поймут». Бухарин и не ставит своей задачей высказывать какие-то оригинальные мысли и идеи, создавать концепцию. Он пытается пояснить нам позиции Ленина, лишь иногда Маркса или Энгельса.

Он снова и снова возражает против того, чтобы оценивать душу, или энтелехию, как чувственно не воспринимаемую особую духовную субстанцию, хотя доводы Бухарина здесь явно неубедительны и было бы более продуктивно рассматривать человека как единство тела и души. Здесь у Бухарина внутреннее противоречие. Он пытается доказать, что мир не только бесконечен, но и бесконечно многообразен. Но тут же декларирует, что в основе мира имеется только одна субстанция — материя, которая развивается от одной формы к другой, обретая при этом все новые и новые свойства.

Вот еще одна фраза из книги: «Гете был гилозопетическим пантеистом эстетического типа с большим уклоном в сторону сенсуалистического материализма» (с. 263). Для популяризаторской и комментаторской работы такой язык не годится. К сожалению, даже К. Маркс существенно ослабил общее влияние своих экономических взглядов и открытий, чрезмерно усложнив именно первую главу «Капитала», пробраться через сложные схемы которой сумел не каждый даже из образованных марксистов.

Больше всего восхвалений в работе Бухарина имеется в адрес Ленина. Ленину как философу посвящена и последняя, сороковая глава книги Бухарина. И только в самом конце текста Бухарин пишет о Сталине как продолжателе дела Ленина: «Гений Ленина блестел. Но эпоха издает себе нужных людей, и новые шаги истории выдвинули на его место Сталина, центр тяжести мысли и действия которого — следующий перевал истории, когда социализм победил, под его руководством навсегда» [610] .

610

Там же. Книга 2. С. 333.

Словами о «великих сталинских пятилетках» Бухарин завершил свою работу, как он сам указывает, «7–8 ноября 1937 года, в дни великой победы».

Сравнивая работу Бухарина с работами советских философов конца 1930-х или 1940-х годов, мы, конечно, должны отметить ее большую, чем у этих людей, оригинальность. Обучаясь на философском факультете ЛГУ в 1946–1951 годах, я, вероятно, достиг бы большего, если бы мог работать не со статьями Митина, Юдина, Чагина или Александрова, а по книге Бухарина. Однако даже в случае публикации книги Бухарина в конце 1930-х годов эта книга не могла бы сильно повлиять

на общий догматический подход к решению общих проблем бытия.

Бухарин окончил писать «Философские арабески», как об этом написано в конце рукописи, 7–8 ноября 1937 года, «в день великой победы». Через одну-две недели он начал писать автобиографический роман «Времена» о своем детстве и юности в Москве, о родителях, гимназии, учителях и друзьях, а также об отдельных событиях века. Этот роман не был закончен. Он был опубликован в Москве в 1994 году. В аннотации к нему роман Бухарина сравнивается с «Детством» и «Отрочеством» Льва Толстого и с «Детством» и «Моими университетами» М. Горького. Но это очень большое преувеличение. Роман Бухарина был издан тиражом всего в одну тысячу экземпляров и не вызвал интереса среди литераторов и публики. Впрочем, его разбор как литературного произведения не является моей задачей.

Последний акт драмы

Многие из авторов считают, что план Сталина по дискредитации и уничтожению бывших лидеров всех оппозиций был тщательно разработан и последовательно проводился в жизнь еще с первых месяцев 1935 года. В любом случае какой-то рабочий сценарий этой карательно-политической акции существовал, и последний акт задуманной Сталиным кровавой драмы был показан всему миру со сцены Октябрьского зала Дома союзов в первой половине марта 1938 года. Об «открытых» судебных процессах в Москве и главном из них — по делу «антисоветского правотроцкистского блока», имеется уже немалая литература, которая ведет начало еще с книг Лиона Фейхтвангера, Джозефа Дэвиса и Артура Кестлера [611] .

611

Фейхтвангер Л. Москва. 1937: Отчет о поездке для моих друзей. М., 1937; Дэвис Дж. Миссия в Москву. Нью-Йорк, 1941; Кестлер А. Слепящая тьма. М., 1990.

Несколько страниц посвятил «открытым» процессам и Александр Солженицын в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ». Факты, которые он приводит, особенно там, где речь идет о Бухарине, в основном соответствуют действительности. Удивляет, однако, то странное злорадство, с которым Солженицын пишет о Бухарине и других подсудимых. Писатель не скрывает своего удовлетворения по поводу расправы Сталина над недавними оппонентами, и о самом Сталине он пишет с большим уважением, чем о его жертвах, называя их «унылыми и покорными козлами» — худшее оскорбление для заключенных.

В прошлом мне приходилось подробно писать об «открытых» судебных процессах 1930-х годов, и я не хотел бы повторяться [612] . Но в том, что касается последнего такого процесса с участием Бухарина, я мог иметь дело не только с документами, но и с тремя вольными или невольными его участниками. Первым из этих людей был Илья Эренбург, с которым я познакомился в 1965 году и записал многие из его свидетельств. И. Эренбург оказался в Октябрьском зале среди представителей общественности по прямому указанию Сталина: «Устройте Эренбургу пропуск, — сказал Сталин, — пусть посмотрит на своего дружка».

612

Медведев Р. К суду истории. Нью-Йорк; Лондон, 1974; Медведев Р. О Сталине и сталинизме. М., 1990.

Вторым был бывший корреспондент британской газеты «Манчестер Гардиан» Эдмонд Стивенс, который освещал ход судебного процесса для своей газеты. После войны он вернулся в Москву и работал для других газет из разных стран. Он получил разрешение купить комфортабельный особняк на улице Рылеева, это была неслыханная по тем временам привилегия. В доме Стивенса собиралась нередко очень пестрая публика: здесь можно было видеть обозревателя газеты «Правда» Юрия Жукова, диссидента Владимира Буковского, отдельных дипломатов.