Неизвестный Сталин
Шрифт:
На вторую половину февраля 1937 года был назначен очередной пленум ЦК ВКП(б). В повестке дня первым пунктом стоял вопрос: «Дело тт. Бухарина и Рыкова» [598] . Узнав об этом, Бухарин начал готовить большое заявление с подробным разбором всех обвинений, которые были выдвинуты против него на январском судебном процессе, а также на многочисленных очных ставках. В виновности самих обвинителей, некоторые из которых были друзьями и учениками Бухарина, он не выражал никаких сомнений.
598
Стенографический отчет февральско-мартовского пленума
20 февраля 1937 года Бухарин направил заявление почти в 100 страниц в Секретариат ЦК ВКП(б) с просьбой распространить его среди членов ЦК как текст его выступления на пленуме. В короткой сопроводительной записке к общему заявлению Бухарин писал: «Пленуму ЦК я посылаю Заявление почти на 100 страницах с ответом на кучу клевет, содержащихся в показаниях. Я разбит нервно окончательно. Положение, в которое поставила меня клевета, есть положение невыносимое, я его терпеть не могу… Клянусь последним вздохом Ильича, который умер на моих руках, что все эти терроры, вредительства, блоки с троцкистами по отношению ко мне есть подлая клевета. Жить больше так я не могу. Прийти на пленум я физически и морально не в состоянии: у меня не ходят ноги, я не способен перенести созданной атмосферы, я не в состоянии говорить, я не хочу рыдать… В необычайнейшей обстановке я с завтрашнего дня буду голодать полной голодовкой, пока с меня не будут сняты обвинения в измене, вредительстве, терроризме. Жить с такими обвинениями я не буду. Я горячо желаю вам побед… Сообщите моей жене о решении пленума по 1-му пункту, дайте мне замереть и умереть здесь, никуда меня не перетаскивайте и запретите меня тормошить. Прощайте. Побеждайте. Ваш Бухарин» [599] .
599
Вопросы истории. 1992. № 2. С. 5–6.
Нет смысла комментировать это письмо. Сталин распорядился немедленно размножить и разослать всем членам ЦК как письмо, так и обширное заявление Бухарина. Одновременно Политбюро ЦК осудило голодовку Бухарина и его отказ явиться на пленум ЦК ВКП(б). Об этом решении Бухарину сообщил сам Сталин, позвонив по телефону. «Ты против кого объявил голодовку? — спросил он. — Против партии?» — «А что мне делать, — ответил Бухарин, — если вы собираетесь исключать меня из партии?» — «Никто не собирается исключать тебя из партии», — сказал Сталин и повесил трубку. Это была соломинка, за которую Бухарин попытался схватиться. Он решил прийти на пленум.
Печально известный февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б), который дал идеологическое обоснование и импульс новому витку репрессий и открыл самую мрачную в истории Советского Союза и КПСС страницу кровавого массового террора, возведенного в ранг главной задачи государственной политики, открылся 23 февраля 1937 года в Кремле. На первом заседании председательствовал В. М. Молотов, который после утверждения повестки дня предоставил слово наркому внутренних дел Н. Ежову для доклада о деле Бухарина и Рыкова.
Нет смысла излагать здесь содержание этого доклада, который был построен почти целиком на сознательных фальсификациях. Главным обвинением было, конечно же, обвинение в подготовке Бухариным и Рыковым различных террористических групп для убийства Сталина, которого они якобы злобно ненавидели. Таких групп лидеры «правых» подготовили, по данным НКВД, больше десяти, но ни одна из них так и не смогла совершить задуманное. Ежов предложил поэтому исключить Бухарина и Рыкова из состава ЦК и из партии.
После Ежова выступил Анастас Микоян. Его выступление было каким-то мелочным, злым, но неубедительным. Речь шла о разных случайных встречах, письмах, выступлениях, слухах, но не о реальных
Затем слово было предоставлено Бухарину, который также говорил о каких-то мелочах, пытаясь опровергнуть главным образом Микояна. Сталин часто перебивал Бухарина, а потом между ними завязался пустой диалог, который занимает в стенограмме несколько страниц:
«Сталин. Почему Астров должен врать?
Бухарин. Я не знаю…
Сталин. Была у тебя с ним (с Радеком) болтовня, а потом забыл.
Бухарин. Да ей-богу, не говорил.
Сталин. Много болтаешь.
Бухарин. То, что я много болтаю, я согласен. Но то, что я болтал о терроре, это абсолютная чепуха.
Сталин. Речей можешь наговорить, сколько хочешь.
Бухарин. Я говорю здесь правду, никто меня не заставит говорить на себя чудовищные вещи.
Сталин. Ты не должен клепать на себя. Это самая преступная вещь». — И т. д., и т. п. [600]
24 февраля на вечернем заседании Молотов снова предоставил слово Бухарину. «Я, товарищи, имею сообщить вам очень краткое заявление такого порядка. Приношу Пленуму Центрального Комитета свои извинения за необдуманный и политически вредный акт объявления мною голодовки». — «Мало, мало!» — закричал Сталин [601] .
600
Там же. № 4–5. С. 32–36.
601
Там же. № 6–7. С. 3.
После этой перепалки, которая продолжалась еще несколько минут, выступил А. Рыков. Его выступление было также крайне мелочным, противоречивым, и он явно хотел отмежеваться от Бухарина и «бухаринской школы», к созданию которой он, Рыков, не имел якобы никакого отношения.
25 февраля прения на пленуме продолжились, и все выступавшие решительно осуждали как Бухарина, так и Рыкова, припоминая им даже какие-то эпизоды из времен революции и Гражданской войны. Бухарин нередко кричал с места: «Ложь!», «Клевета!», «Абсолютная чушь!» Нередко перебивал ораторов своими замечаниями и Сталин.
26 февраля на утреннем заседании Бухарин и Рыков получили возможность для «последнего слова». Это было действительно последнее выступление Бухарина перед партийной аудиторией. Он говорил долго, пытаясь опровергнуть обвинения, прозвучавшие на пленуме в его адрес 24 и 25 февраля. Его часто перебивали, особенно часто Молотов и Микоян. Несколько реплик бросил Хрущев. Среди прочего Бухарин попытался объяснить, почему он очень часто писал свои письма не только в Политбюро, но и лично Сталину, «пытаясь будто бы воздействовать на его доброту». («Я не жалуюсь», — выкрикнул Сталин.) «Я обращаюсь к Сталину, — сказал Бухарин, — как к высшему авторитету в партии… Такая вещь установилась еще при Ленине. Когда каждый из нас писал Ильичу, он ставил такие вопросы, с которыми не входил в Политбюро, он писал о своих сомнениях, колебаниях и т. д.». Обсуждение завершилось заключительным словом Н. Ежова, который повторил и расширил все прежние обвинения. Он заявил, что следствие по этому делу будет продолжено и все смогут убедиться в его объективности [602] .
602
Там же. 1993. № 2. С. 3—32.