Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

28 января 1951 г. Алданов сообщает Сирину-Набокову о планах Литфонда пригласить его в качестве выступающего на юбилейный вечер Бунина:

Но главное, по общему (и моему) мнению, это ВАШЕ выступление (хотя бы десятиминутное). Вас умоляют приехать для этого в Нью-Йорк. Устраивает вечер Лит. Фонд, образовавший особую комиссию. <...> Если только есть какая-либо возможность, прошу Вас не отказываться. Бунину — 81 год, он очень тяжело болен, и едва ли Вы его когда-либо еще увидите. Вам же будет приятно сознание, что Вы ему большую услугу оказали⁶⁶.

Однако Набоков, твердо решив не выступать на чествовании Бунина, 2 февраля 1951 г., в письме Алданову, ответил отказом на просьбу Литфонда:

Дорогой друг, вы меня ставите в очень затруднительное положение. Как Вы знаете, я не большой поклонник И.А. <Бунина>. Очень ценю его стихи — но проза <...> или воспоминания в аллее Вы мне

говорите, что ему 8о лет, что он болен и беден. Вы гораздо добрее и снисходительнее меня — но войдите в мое положение: как это мне говорить перед кучкой более или менее общих знакомых юбилейное, то есть сплошь золотое, слово о человеке, который по всему складу своему мне чужд, и о прозаике, которого ставлю ниже Тургенева? Скажу еще, что в книге моей, выходящей 14 февраля <речь идет о книге «Убедительное доказательство»> я выразил мое откровенное мнение о его творчестве. <...> Если же фонд решил бы финансировать мой приезд, то все равно не приеду, потому что эти деньги гораздо лучше переслать Бунину⁶⁷.

Юбилейный вечер в честь 8о-летия Бунина состоялся в Нью-Йорке с большим запозданием 25 марта 1951 г.⁶⁸ без участия Набокова.

1о февраля 1951 г. И.М. Троцкому пишет уже сам И.А. Бунин:

Дорогой Илья Маркович. Очень благодарю Вас за Ваши заботы обо мне, за попытку что-нибудь собрать мне. Вы просите меня выслать Вам для продажи на «бунинском» вечере десятка два моих «Воспоминаний». Это невозможно и технически, и материально. <...> А главное — для меня тяжело, унизительно, что на вечере будут навязывать мою книгу, и многие, конечно, будут от нее отмахиваться.

Диктую Вам это письмо, потому что все лежу в постели. Недавно перенес тяжелый плеврит, и было долгое лечение, был <пенициллин — М.У.>, сульфамиды, каждый день доктор... До сих пор я ужасно слаб, все лежу, иногда поднимается температура.

Рогнедова⁶⁹ мы уже давно не видим, не знаем даже, где он? За все время его «деятельности», то есть с начала сентября и до сих пор, получили чистых сто тридцать тысяч, при валовом сборе двести тысяч франков. А что же Перль Бел⁷⁰? От нее ни слуху, ни духу, ни пуху, ни пера. <...>

Шлем дружеский привет Вашей жене, целую Вас.

Ваш Иван Бунин.

К письму имеется приписка В.Н. Буниной, хлопочущей уже не о себе, а за одного из своих парижских знакомых:

Дорогой Илья Маркович. Меня интересует очень, почему Литфонд отказал Щербакову⁷¹. Он, самый, вероятно, нуждающийся из всех парижских писателей. У него больная жена, которая должна скоро родить и маленькая дочка. Они оба по мере сил работают, но иногда работы не бывает, и тогда им очень плохо. Паспорт у него нансенский, пишу об этом потому, что прошел слух, что ему отказали из-за красного паспорта. Вот и все, что мне хотелось бы Вам сказать. <...>

Душевно Ваша В. Бунина.

Письмо Бунина от 29 апреля 1952 г. посвящено сугубо литературным делам:

Дорогой Илья Маркович, пожалуйста, передайте Тартаку, что я прошу его извинить меня за то, что я писал ему <...>, вообразив на основании неверных сведений, дошедших до меня о его статье обо мне, как о поэте, будто бы только пейзажисте: я только теперь прочел подлинный текст этой статьи в Нов<ом> Р<усском> Слове, наконец дошедшем до меня, и увидал, как я был неправ и как напрасно указывал ему на не пейзажные темы моих стихов. Я прошу Вас передать это ему вместе с самой сердечной благодарностью за все, что он сказал обо мне в своих двух статьях: он оказался в них таким добрым другом моим вообще! Пишу плохо, нескладно, тупо, но это потому, что пишу в постели, болен в последнее время всячески особенно. Обнимаю Вас, милый. Ваш Ив. Бунин.

Привет Вашей дорогой нам жене.

Из письма В.Н. Буниной от 16 августа можно заключить, что в начале лета 1952-го И.М. Троцкий был в Париже и посетил Буниных:

Дорогой Илья Маркович... Б.С. Нилус⁷² не послала письмо Вам, потому, что денег на отдых Л.Ф. 3<урову> хватило<...> так что Лит<фонд> не нужно беспокоить. Конечно, Б<ерте> С<оломоновне>следовало Вас об этом известить, но вскоре после Вашего отъезда мы все были потрясены болезнью юной студентки, выдержавшей только что экзамен и уехавшей на <отдых >, а через три дня вернувшейся домой в сильнейшем нервном расстройстве. Вероятно, на переутомленный организм подействовала высота в 1000 метров. Все ее очень любят, а в нашем доме она своя⁷³. Они с матерью несколько лет жили у нас и на юге, и в Париже. Она говорит мне и И.А. «ты» и зовет его Ваней. Положение было настолько острым,

что пришлось поместить ее в первоклассную клинику. А родители ее люди далеко не богатые, и пришлось нам с Б<ертой> С<оломоновной> напрячь все силы, и мы ни о чем не могли больше <думать>. <...> И<ван> А<лексеевич> в таком же состоянии, в каком Вы видели его. Возится с архивом. Отношения с Ч<еховским> И<здательством> наладились.

Иван Алексеевич Бунин скончался 8 ноября 1953 г., но только почти через полтора месяца, 20 декабря 1953 г., И.М. Троцкий пишет Буниной письмо с прочувственными соболезнованиями по этому поводу:

Дорогая Вера Николаевна! Не изумляйтесь моему запоздалому отклику на постигший Вас удар. Сознаюсь, сознательно медлил, опасаясь, как бы мои строки не затерялись в потоке соболезнований, наводнивших Ваш дом. Для меня лично писать соболезнующие письма — тяжкая моральная пытка. Как найти слова, которые не казались бы банальными, не напоминали стертую монету? И чем можно утешить Вас, дорогая Вера Николаевна, потерявшую не только долголетнего спутника жизни, но и светоча русской литературы. Быть может, Вашу душевную рану утешит сознание, что заодно с Вами оплакивает уход из жизни незабвенного Ивана Алексеевича весь культурный мир. <...> со смертью Ивана Алексеевича ушел из русской литературы — ее хозяин и путеводитель. И хотя угасание И<вана> А<лексеевича> для нас, живущих по другую сторону океана, не была тайной, тем не менее, смерть его положительно всех потрясла. Литературный фонд, литературный кружок и несколько других культурных организаций готовятся почтить память Ивана Алексеевича организацией специального вечера <...>. Вам Андрей Седых, вероятно, уже переслал вырезки из американской печати, равно как и то, что он лично написал. На днях получите и от меня две статьи, напечатанные в Нов<ом> Рус<ском> слове и в крупнейшей еврейской газете The Day <«День»>, причем еврейская газета отвела покойному Ивану Алексеевичу втрое больше места, чем Н<овое> Р<усское> С<лово> Написал я также и в аргентинской печати о значении И<вана> А<лексеевича> в мировой литературе. Как только получу тамошние газеты — не премину их Вам послать. <...> Считаю <...> нужным поставить вас в известность о решении правления Литфонда откликнуться надлежаще на привходящие обстоятельства, сопряженные с уходом из жизни Вашего бессменного спутника. Анна Родионовна и я разделяем Ваше тяжкое горе, выражаем свое глубокое соболезнование и шлем пожелания душевной бодрости и воли к дальнейшей, длительной жизни.

Душевно Ваш И. Троцкий.

Переписка Троцкого с Буниными завершается письмом Веры Николаевны, датированным 7 января/25 декабря

1954/1953 г., с поздравлением по случаю Нового года и очередной просьбой, касающейся ее денежных расчетов с Литфондом:

...Дорогой Илья Маркович, сердечно благодарю Вас и милую Анну Родионовну⁷⁴ за сочувствие моему вечному горю. А Вас еще благодарю за Ваше чудесное письмо, а что оно было позднее других, то это хорошо. Спасибо и за статью об И<ване> А<лексеевиче>, она всколыхнула нашу дружбу воспоминаньем.

Ведь он ушел от меня накануне двадцатилетия присуждения ему Нобелевской премии, и он вспоминал о тех днях и всех вас⁷⁵.

Желаю Вам и Анне Родионовне в 1954 году здоровья, всяких удач и радостей.

Эти святки я провожу пока тяжело как никогда, и не только оттого, что нет около Ивана Алексеевича, но еще потому, что у меня ничего нет, кроме долгов, а я к ним не привыкла, и уже некоторые кредиторы нуждаются в деньгах, большинство из них бедные, а нужно внести нотариусу за утверждение в правах наследства <...>. Много денег ушло на праздничные чаи, мы сидим на рисе и чечевице, — только сегодня будем есть курицу, подарила одна добрая душа, моя приятельница. А кто виноват? Ваша Америка! До сих пор не получила блокированные деньги с 1943 г. Бедный Иван Алексеевич так и не дождался, а сколько маленьких его желаний мы хотели сделать на эти деньги. Их блокировали (550 д.) во время войны. За хранение и налоги взяли 120 д. Значит, осталось 430 д. 10% — агентам, мне 387 Д. Это бы как раз мне хватило бы до получения из Ч<еховского> И<здательства> за книгу И<вана> А<лексеевича>. А то ведь после его смерти я получила всего 2 раза по 100 д. из Лит<фонда>, и они ушли на ремонт, на переделку матрасов. Вы помните, в каком виде была квартира, и мне передали, что хозяин хочет придраться, он, конечно, спит и видит выселить меня из нее. Адвокаты посоветовали начать красить, проремонтировали половину, столовая была приведена в хороший вид еще в прошлом году. Я уже писала Марку Ефимовичу <Вейнбауму>, что мне именно сейчас нужны деньги и что, если я буду в состоянии, то я отдам их из второй получки за Петлистые уши⁷⁶ из Ч<еховского> Издательствах