Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

Это свое частное письмо к И. Бунину, носившее сугубо эмоциональный характер, Цетлина (благодаря необдуманной, по всей видимости, активности Б.К. Зайцева), сделала известным очень многим лицам, как в Америке, так и в Париже.

Супруги Цетлины дружили с Иваном Алексеевичем и Верой Николаевной Буниными с ноября 1917 г., когда они все вместе оказались в сотрясаемой бурей революции Одессе⁴¹:

<...> по приезде в Париж Бунины сразу поселились в огромной цетлинской квартире на rue Faisanderie, где прожили два месяца, пока не подыскали собственной. <...> дом Цетлиных, как и в Москве, <...> стал литературно-политическим салоном, о котором Б.К. Зайцев вспоминал: «Тут можно было встретить Милюкова и Керенского, Бунина, Алданова, Авксентьева, Бунакова, Руднева... позже и Сирина <...>

Семья Цетлиных

славилась своим гостеприимством, здесь находили пристанище, тепло и радушный прием все те, кому негде было жить и не на что есть. Редкий вечер обходился без встреч и литературных чтений, один за другим происходили в салоне Цетлиных вечера Бунина, Бальмонта, Тэффи (со сбором средств в пользу писателей), чествование балерины Карсавиной. Эта пора — начало 20-х годов — была и временем наибольшей близости между Буниными и Цетлиными. 4 июля 1922 г.

М.С. Цетлина присутствует в мэрии на бракосочетании И.А. и В.Н. Буниных⁴².

Люди материально весьма обеспеченные, Цетлины слыли в эмиграции меценатами и благотворителями. Ходили слухи, что Мария Самойловна Цетлина посылала Буниным из Америки огромные суммы. По-видимому, на этом основании Алданов в письме Бунину от 22 мая 1948 г.⁴³ делает шутливые подсчеты:

Вчера один богатый человек (Атран, чулочный король) выразил в разговоре со мной желание поднести Вам в дар в знак того, что он Ваш поклонник, двадцать тысяч франков. К счастью с одной стороны, к сожалению с другой, деньги он хочет уплатить Вам из своих парижских капиталов. К счастью, это потому, что мне обидно переводить Вам деньги по официальному курсу: банки платят 295, да еще берут, естественно, комиссию; между тем, оказия, вроде Кодрянской (очень ей кланяемся), бывает нечасто. Но есть и «к сожалению»: если бы он тут же выдал чек на эти 66 долларов (20.000), то я был бы совершенно спокоен, а так, боюсь, дело может немного и затянуться. Правда, он твердо обещал мне, что сегодня напишет своей парижской конторе распоряжение выплатить Вам 20.000. Он при мне под мою диктовку по буквам записал Ваш адрес. Если Вы, скажем, недели через две еще этих денег не получите, дайте мне знать: я опять у него побываю. Если к этим 66 долл<арам> добавить 50 от Гутнера и 50 от Литер<атурного> Фонда, то выйдет, что Ваш убыток от ссоры с Марьей Самойлов-ной, которая ежегодно переводила Вам двадцать тысяч долларов своих денег, составляет в этом году уже не 20.000 долларов, а только 19.834. Мы с Цвибаком все «ищем женщину», т.е. богатую даму, которая устроит бридж в Вашу пользу. Это не так легко. Увы, «арийские» дамы ни для кого этих дел делать не хотят⁴⁴, а еврейки теперь поглощены палестинскими сборами. И все-таки я думаю, что мы это дело сделаем.

Сам Бунин в эти годы категорически отрицал, что Марья Самойловна Цетлина оказывала ему когда-либо значительную

финансовую помощь. Так, по сообщению С.Н. Морозова, в Доме русского зарубежья им. А.И. Солженицына в Москве хранится неопубликованное письмо И. Бунина к Б.Г. Пантелеймонову от 12 января 1948 г., в котором он говорит: «Клянусь дворянским словом: от М.С. <Цетлиной> я никогда не имел ни гроша помощи . От прочих американцев — иногда». Несколькими неделями позже в письме к тому же Борису Зайцеву он следующим образом комментировал сложившуюся ситуацию⁴⁵:

29 января 1948

Дорогой Борис, ты пишешь: «Все выходит, что ты отделению эмигрантов от советских сочувствуешь... а от нас ушел. Не понимаю...» Но я уже объяснял тебе, почему ушел, — не желаю нести все-таки некоторой ответственности — в глазах «общественности» — за Ваши «бури» и решения. Затем: «Ты, по-видимому, думаешь, что на письмо М. С-ны <Марьи Самойловны> к тебе есть доля моего влияния. Это совершенно неверно». <...> — но что меня действительно взбесило <...>: оказывается, в Париже пресерьезно многие думали <...> — что мне от М. С-ны и при ее участии от «всей» Америки просто золотые реки текли и что теперь им конец и я погиб! Более дикой х...ы и вообразить себе невозможно! Как все, и даже меньше других, я получал от частных лиц обычные посылочки, получал кое-какие от Литературного фонда <...>, больше всего получал от Марка Александровича, а что до долларов, то тут М. С-на была только моим «кассиром»: в ее «кассу» поступало то (чрезвычайно скудное), что мне причиталось за мои рассказы в «Новом журнале», поступало то, что было собрано (и весьма, весьма не густо!) в дни моего 75-летия при продаже издания брошюркой моего «Речного трактира», и еще кое-какие маленькие случайные, крайне редкие пожертвования кое от кого: вот и все, все! Теперь мне «бойкот»! Опять ерунда, х...а! Доллары уже прожиты, о новых я и не мечтал, а посылочки, верно, будут, будет в них и горох чечевица, за которую я, однако, «первородство» не продавал и не продам.

Твой Ив.

P.S. Телеграммой от 7-го января М. С. обещала дать «explication»⁴⁶ на мой ответ ей. А доныне молчит.

Молчание Марии Самойловны, действительно, трудно объяснить, поскольку сам И. Бунин, человек весьма вспыльчивый и резкий в конфликтных ситуациях, ответил ей 1 февраля 1948 г. на удивление очень спокойным письмом, в котором выражал как сожаление по поводу случившегося, так и недоумение:

Я отверг все московские золотые горы, которые предлагали мне, взял десятилетний эмигрантский паспорт — и вот вдруг: «Вы с теми, кто взяли советские паспорта... Я порываю с Вами всяческие отношения...» Спасибо⁴⁷.

Исключительно уважительным и примирительным по тону было и помеченное тем же числом письмо Веры Николаевны Муромцевой-Буниной, в котором она писала, что «после тридцатилетних дружеских отношений» и «такой заботы и доброты» по отношению к ней со стороны Цетлиной, та, несомненно, должна была бы сначала запросить <их> о причинах ухода, а потом уже вынесла бы свой приговор, если таковой уж так необходим. Мы живем, как жили. Ничего нового с нами не произошло. И как были эмигрантами, так и остались, ни на какие приманки никуда не пошли.

Но лишить меня права быть в том или другом союзе никто не может⁴⁸.

И все же сама по себе обстановка всеобщей нервозности, разброда и шатания, царившая, как уже говорилось, в русском Зарубежье в первые годы после окончания войны, порождала как ложные слухи, так и устойчивые опасения на счет даже старых и, казалось бы, проверенных друзей. Потому голос Бунина, а он не раз объяснял причину своего ухода из Союза, не только в частной переписке, но и официально через газеты, никто не желал услышать, хотя, похоже, сама Мария Самойловна позднее сожалела о случившемся⁴⁹.

В контексте же темы «Друзья Бунина» можно с сожалением констатировать, что к концу 1950-х наиболее близкий и к Бунину круг, состоящий из четырех друзей⁵⁰, связанных между собой более чем тридцатилетними узами духовной близости, распался. Амари умер, Борис Зайцев и Мария Цетлина дистанцировались от Буниных, и их отношения стали весьма натянутыми.

И только Марк Алданов, несмотря на все парижские склоки и свою личную антисоветскую непримиримость, твердо держал сторону Бунина. Он для себя давно сделал вывод, что больше всего надо держаться за «принципиальность» и хранить ту самую «чистоту политических риз», над которой принято насмехаться у наших великих политиков⁵¹, — и, не желая ни на йоту отступать от этой позиции, посчитал своим долгом в сложившейся вокруг Бунина ситуации уйти из созданного им в 1942 г. совместно с Цетлиными нью-йоркского «Нового журнала»⁵²:

...позвольте Вам сказать (хотя это всем совершенно ясно и не может не быть ясно), что финансовые расчеты не имели и не имеют ни малейшего отношения ни к моему уходу из «Н. Журнала», ни к прекращению наших давних дружеских отношений. <...> единственной причиной было Ваше письмо к Бунину, — Вы это знаете. <...> Бунин был вместе со мной инициатором «Нового Журнала». <...> Он был также и самым ценным и знаменитым из его сотрудников... Вы сочли возможным написать ему то письмо. Сочли возможным, даже не запросив его, в чем дело, почему он ушел из парижского Союза, — вещь совершенно неслыханная, Ваше действие после 30 лет дружбы. Это письмо Вы послали открытым по адресу Зайцева, под предлогом, что адреса Ивана Алексеевича в Жуанле-Пэн не знали (почта, однако, письма пересылает). Мой адрес Вы во всяком случае знали... Письмо Ваше было для Бунина оскорбительным. Оно было причиной его ухода из «Нового Журнала». Бунин тотчас объявил мне, что из «Нового Журнала» уходит. Таким образом, ушел и я. Я грубо солгал бы Вам, если бы сказал, что после такого Вашего действия в отношении моего лучшего друга Бунина (а косвенно и в отношении меня) наши с Вами отношения могли бы остаться хотя бы только близкими к прежним...