Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...
Шрифт:
Так-то вот. Смеются почти во всех камерах, беззаботно играют в домино, бабы шьют мешки для атлантического флота.
Меня заперли по моей просьбе в камеру смертников — я там был минут пять. Это страшно и очень просто.
Засим — целую вас, мои нежные, дверей не отпирать, улицу переходить при зеленом свете, ночью не ходить. Ужасно я об вас беспокоюсь.
* Эстрадный артист из
Конец 1960-х
Венгрия
Открытка
Раскосые мой!
(й — не считать кратким, это помарка!) Отправляю вам писульку в Ольгин день — авось, выйдет 1-го придет ко 2-му.
Целую вас всех. Тут холодно, пусть и тихо. Пробую писать. Со мной что-то случилось — не пишется.
Ваш Папанин.
Конец 1960-х
Венгрия
Здравствуйте мои золотые!
Вот я и кончил работу. Переехал из Леаньфалу, из деревни, снова в Будапешт. А завтра, а вернее даже сегодня ночью буду охотиться у охотника Кальмана, про которого я написал стихи.
Я тут написал несколько длинных, глуповато-нерифмованных стихов. Смертельно хочу домой. Я так понимаю Алексея Толстого, который рвался в Россию после трех лет эмиграции. Я бы, конечно, не выдержал больше трех месяцев — или спился бы, или пустил себе пулю в височную область черепа.
Послезавтра я вылетаю к вам и очень хочу долететь и увидеть вас — кругло-раскосо-голубоглазых. А письмишко пускаю наперегонки с собой.
Целую вас, мои нежные люди.
Повесть вышла объемом в 120—140 страниц за семь дней. Былые темпы. Слава богу. А я уж стал подумывать о творческой импотенции.
Нет! Есть еще порох в пороховницах! Зато узнал полную меру бессонницы. Сплю три-четыре часа с двумя таблетками ноксерона.
Только Астрахань и Кирсанов могут привести меня в порядок. В принципе я должен был бы здесь жить до конца сентября. Но я сделал все и теперь рвусь к вам. И целую вас еще раз. И иду покупать подарок Дуньке.
Пока.
Юлиан Семенов.
По-венгерски меня
19 марта 1969 года
Открытка из Японии
Дорогие мои девочки! Целую вас всех нежно, очень о вас скучаю. Просто-таки очень! Позванивайте Игорю в «Правду», дабы он мне передавал о вас — как вы без меня. Целую вас, дай вам Бог счастья.
Ваш Семенов-Сан.
Март 1969 года Токио,
Гранд-отель
Здравствуйте, мои родные.
Поскольку в этой машинке нет восклицательного знака или попросту я его не нашел, — обращаюсь к вам шепотом, без восклицаний. Хотя, не скрою, восклицать есть все основания: впечатления в первый же день, при самом беглом осмотре Токио — громадные.
«Хайвей», наподобие американских, громадные скорости, посадка на аэродром, стиснутый со всех сторон мощными, марсианского типа, промышленными комплексами, архитектоника, причудливо, но в то же время органично вместившая в себя модернизм Корбюзье, размах Лос-Анджелеса, антику Японии, динамизм второй половины двадцатого века.
В чем-то этот город похож — неожиданно для меня — на Сочи. Но это только по вечнозелености деревьев и по постоянному ощущению близкого моря-окияна.
Только что вернулся из нашего корпункта: там настоящая Япония — и дом, и камин, и телевизор, и хрупкость стен, которые на самом деле сугубо каменные и отнюдь не хрупкие. А в окно моего «Токио Гранд-отеля» лезут тридцать семь этажей неонового безразличия.
Живу я рядом с Парламентом, МИДом и резиденцией Премьер-министра, то есть в самом центре.
Встретил здесь Суламифь Петровну Мессерер: завтра иду к ней на занятия — она тут ставит спектакли, это уже очень интересно — совмещение русской балетной школы с японским традиционализмом.
Мессерер потрясает тут всех знанием слов типа мысок, пятка, стопа. Никому другому, кроме нее, эти слова не потребны, а она без них — безоружна.
Девочки мои дорогие, я вас целую и желаю вам счастья. Дай вам Бог всего самого хорошего.
Ваш (поелику ручку забыл, не подписуюсь).
22 апреля 1969 года
Телеграмма