Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...
Шрифт:
Леониду Ильичу объяснили, что Штирлиц — фигура вымышленная, но он не поверил и вручил золотую звезду актеру Вячеславу Тихонову, исполнявшему роль легендарного разведчика. Правда, не Героя Советского Союза, а Героя Социалистического Труда.
На съемочную группу посыпался дождь наград, а автор не полу- чил ничего.
Роман «Семнадцать мгновений весны» многие справедливо считают лучшим произведением Семенова. Построен
Это, на мой взгляд, вообще лучшее произведение приключенческого жанра в литературе России двадцатого столетия.
Юлиан написал его на одном дыхании. Работоспособность и скорость письма у него была огромная. Роман этот он написал за две недели, сидя в Крыму на пляже, под стенами гостиницы «Ялта».
Каждое утро он выходил на пляж как на работу, ставил на стол под грибком пишущую машинку и начинал стучать по клавиатуре.
Страницы спархивали с машинки будто птицы. Вскоре читатели знакомились со Штирлицем на страницах журнала «Москва». И о нем сразу заговорили.
Меня Юлиан заставил написать первую детективную книгу. Произошло это так. Мы с ним состояли в редколлегии журнала «Человек и закон», представляя там Союз писателей. Детективов я никогда не писал, ограничивался повестями на нравственно-этические темы.
— Тебе нужно выступить в журнале с детективом, — настаивал Юлиан,— обязательно.
— Но я же в жизни никогда не писал детективов. Даже не знаю, как это делается.
— Детектив пишется так же, как и любая книга, — пером. Затем перепечатывается на машинке.
— И все-таки это особый род литературы, — сомневался я.
И Юлиан это почувствовал.
— Знаешь, как надо писать детектив? — неожиданно спросил он и сощурился, будто во что-то целился. — Как?
— Чтобы самому было страшно. Когда самому бывает страшно — значит, детектив удался.
Так у меня появилась первая детективная повесть. Потом она была издана-переиздана раз десять, не меньше.
Приехали мы как-то с ним в Ялту, в Дом творчества писателей.
Юлиан тогда работал над романом «Горение» о Дзержинском. Не успел я распаковать чемодан, как Юлиан появился в номере.
— Пошли в город!
Через десять минут мы были уже внизу. Для начала заглянули в аптеку.
— Здесь мы приобретем ялтинский
Мы купили штук двадцать мензурок, испещренных рисками — 20 мл, 30 мл, 50 мл для дозированного приема лекарства.
— Хрусталь для званых приемов, — сказал Юлиан, — будем пить из «мерзавчиков» крепкие напитки.
— А менее крепкие?
— Из обыкновенных стаканов. Как Штирлиц, отмечающий вступление Красной армии на территорию Германии в 1945 году...
Но самую значительную покупку Юлиан сделал на рынке, в хозяйственном магазине.
Он купил... большой ночной горшок, эмалированный, с крышкой и невинными голубыми цветочками по бокам.
Вначале я не понял, зачем это. А на следующий день началась работа — жесткая, без поблажек самому себе, изнурительная. Он наполнял горшок водой из-под крана, опускал туда кипятильник. Потом высыпал пачку чая. Целую. Со слонами, нарисованными на упаковке.
Был такой популярный «Индийский» чай. Напиток получался такой крепкий, что им хоть самолеты заправляй. За работой, до обеда, Юлиан выпивал целый горшок этого черного чифиря.
После обеда заваривал второй. И так — каждый день.
Через месяц пребывания в Ялтинском доме творчества был готов очередной том «Горения» — толстенный, написанный захватывающе интересно. Я не знаю ни одного другого писателя, который мог бы работать так, как работал Юлиан Семенов.
Однажды мы с ним ехали в поезде. Он печатал, а я читал. Так вот, чтение занимало у меня больше времени, чем у него — печатанье! Стиль его хорошей, доброй прозы всегда был прекрасен и своеобычен.
Хочется вспомнить о его политических пристрастиях — или непристрастиях. Хоть и создал он знаменитую Международную ассоциацию политического детектива (МАДПР), а следом за ним — издательство и газету «Совершенно секретно», но все-таки находился вне политики.
В рассорившемся, вконец разодравшемся Союзе писателей он дружил и с «демократами» и с «патриотами», строя свои отношения по принципу личных симпатий.
А уж за кого тот или иной стоит горой — за Ельцина, Горбачева, Зюганова или Руцкого с компанией, ему было наплевать. Главным мерилом оставались человеческие качества.
То же самое было присуще и его творчеству: он болел за белых и за красных, все заключалось в личности, которую описывал. И по ту и по другую сторону стояли герои, великолепные характеры. Они сами, своей жизнью и поступками определяли к себе отношение.