Некриминальная повесть
Шрифт:
Скульпторов в доме было поменьше. Первые два этажа были для них. Еще бы: ты поноси наверх глину и гипс, гранит или мрамор – тем более! Ты его туда подними – килограммов этак триста или семь сот! А вынести статую, да и при этом ее не разбить?!.
В окно с улицы можно увидеть работу художника – не только картину издалека – сам процесс. На окнах мастерских почти нет занавесок. А вечером хоть маленькую лампочку хозяин гореть оставлял. Снаружи ты мог разглядеть, например, бюст Чапаева, Калинина бюст, какого-нибудь генерала иль маршала. А Ленина, если кто-то лепил, то выставлял напоказ: как же! Допуск имею!
Не очень завидная доля, однако, иметь дело с
Бывали инциденты, такие, например. Памятник Ленину должен был заменить памятник Сталину. Вучетичу было для головы оригинал еще раз посмотреть. Где модель? – Конечно лежит в саркофаге в своем мавзолее. Приехал, вышел из метро, встал в очередь в конец. Конец начинался от Манежной площади. Стоял-отстоял. Беда! Фотографировать нельзя. Проходишь у гроба ты быстро. Голова Ильича лежит на подушке. Затылка не видно. Но у памятника голова эта будет огромных размеров. Со всех сторон на нее будут смотреть. И самое главное то, что большинство из людей ее будут смотреть снизу вверх на затылок. Памятник будет стоять на берегу и взгляд Ильича будет вдаль – на водную гладь и дальний берег…
Итак, Вучетич идет мимо витрины, спецсотрудник глядит на него подозрительно: уж больно он пристально смотрит! А с целью – с какой?.
Один раз Вучетич уже отстоял. Выходит из Мавзолея, думает: мало, не рассмотрел. Он видит, что хвост в Мавзолей длинной очереди стал покороче примерно на четверть, что значит минут на пятнадцать иль двадцать. «Дай, – думает он, – еще раз постою и уж точно получше все рассмотрю».
Постоял, пошел мимо гроба, опять пяля глаз в Ильича. И что подозрительно: лишь с любопытством и даже без скорби. Ничего не случилось, но лишь отшагал от толпы метров тридцать, как пришлось предъявить документы. Отпустили, конечно же, сразу. Кто ж из КГБ не слышал о Вучетиче? Спасибо паспорту в кармане да членской книжке союза художников!
Но с Виктором Вучетич общался лишь в письмах и по телефону. Волгоград для Вучетича стал лет на пятнадцать, если не двадцать, основным местом работы.
А Виктор Савелич с этюдов являлся домой очень поздно. Особенно с Петькой в Москву они возвращались ближе к полуночи. Вокзал от дома профессора был в получасе ходьбы. К тому же, ходил здесь трамвай, и довозил почти от вокзала до дома. У дома Савелич свой шаг замедлял и с другой стороны своей улицы смотрел в окна других мастерских.
Вот на третьем этаже большущий холст натянут на станок. Света мало, но кое-что видно – пока только контуры. Рабочая тема: рука в кулаке, красное знамя… А дальше там, – Савелич пристал на цыпочки, как будто это помогло б получше рассмотреть: цветы с платками и фуфайки. Фигуры женские. Лиц пока не написано. И автору трудно, видать, подобрать для тех лиц выраженья. Сосед взялся делать открытку. Писал он явный диссонанс: праздник и женщины в рабочих телогрейках. А где они – эти женщины в телогрейках? На стройке и на железной дороге. Бабы несут длинный рельс и улыбаются. Чушь! Силится сосед придумать кое-что к восьмому марта. Не знает, что дать работнице в руки и во что ее лучше одеть. Рабочая тема! Вот тут-то ты мозг поломаешь!
Савелич посмотрел и на свое на верхнем этаже окно. Широкие окна его мастерской по ночам никогда не горели.
И не светилась еще одна мастерская – что справа.
Григорий, сосед, поддавал больше, больше и чаще. В картинах от этого, правда, добавилось больше рабочего класса, но занимался тот класс почему-то не тем, что хотела от класса рабочего партия. Григорий выносил на мусорку свою мазню и вешал там в сарайчике на гвозди. Случился с ним какой-то слом и несваренье. Многие это считают пороком, но Григ не видел так жизнь, как кому-то кроме него было надо.
Савелич зашел на помойку. Любая помойка в Москве тех времен – обычно сарайчик, иногда – какая-нибудь старая постройка, к примеру, гараж для карет у какого-то старого дома или – часовня, каких по Москве было достаточно. Мусор валили прямо на пол. До войны приезжал мусорщик на лошадиной повозке и граблями с вилами перекладывал мусор в повозку. Затем – подметал. Но вот появились железные круглые баки. Их мог поднять и нести один человек. В домах с мусоропроводом такие баки ставили внизу под мусорной трубой. В пятиэтажных домах жильцы мусор носили помойными ведрами – в такие же баки на той же помойке. Воняло неимоверно!
Сюда же не реже, чем два раза в месяц выносил очередные творенья сосед Григорий. На выставку такое не представишь, на вернисаже – денег не возьмешь. Но на выпивку, правда, хватало.
Это потом бы творения стали в цене, а когда все стремились к красивости, популярными были лишь натюрморты и европейские замками. Очень любили руины, морские пейзажи. Если кто и хотел жанровых сцен, то не все позволялось тебе там представить. Вот и висели картины на свалке, украшая пир кошек и крыс.
Но в этот вечер на стенах помойки во мраке профессор картин не заметил. А в среду висели какие-то две, но то ли их кто-то забрал, то ли вывезли с мусором. Не разжимая нос, Савелич вышел. Войдя в свой подъезд, он по ступенькам пошел на этаж.
Портрет деда Андрея
Жена не спала и читала на кухне:
– Чай будешь? – спросила она.
– Не буду! Что проку в воде? Я пива напился. Последнее, душа моя, бочковое пиво мы с Петром сегодня пили! Исчезнет скоро оно. И будут продавать его в бутылках – не на разлив из деревянной бочки. А будут, как квас сейчас продают – из металлических в палатке.
– Так хорошо же… – не понимала жена.
– Вкус будет не тот. Им не выгодно так. Надо, говорят, больше производить. А где больше – там вкуса и нет. Ты уж поверь мне – художнику!
Он вернулся в коридор, поднял за ручку мольберт и понес в мастерскую.
Пошаря по стенке ладонью, Савелич нашел выключатель. Свет, моргая, зажегся. То был яркий свет длинной линии ламп по всему потолку и от двух таких же светильников по концам мастерской. Савелич пошел вдоль станков со своими работами.
В этот год как-то мало ему рисовалось. Возникал вроде замысел, и этюд получался, а на холст – не входило. Виктор Савелич смотрел на какой-то набросок и не понимал, зачем было его рисовать. Зачем он вообще ввязался в эту историю? Как так получилось и до чего он дошел, что, взяв министерский заказ, не может его начать рисовать? Он брался за кисть, но каждый набросок казался без смысла ему и халтурой.