Нелепая привычка жить
Шрифт:
Два последних выпускных года были очень нелегкими. Во-первых, умер любимый дед, и вся мужская работа по дому свалилась на еще не окрепшие плечи Виталия. Во-вторых, Малахов взял курс на поступление в вуз, да не в калужский, а непременно в московский. Он выбрал Институт химического машиностроения – не самый престижный, но и не такой, за диплом которого потом будет стыдно. Вечерами, когда его дружки-приятели собирались в стайки, шутили, танцевали, выпивали и бренчали на гитарах, он сидел над учебниками и готовился к вступительным экзаменам. И ни разу не пожалел об этом. Да, он сознательно и почти полностью лишил себя всех традиционных радостей юности. Он не курил, не получал особого удовольствия от спиртного, редко бывал в компаниях и вообще не встречался с девушками. Все это, как нетрудно догадаться, отнюдь не рождало симпатий к нему. В классе Малахова недолюбливали,
Словом, школьная юность была далеко не самым приятным периодом в жизни. Но сейчас, с высоты прожитых лет, он гордился собой и понимал, что все это было не напрасно. Его старания увенчались полным успехом. Медаль, отличная характеристика и уровень знаний, удививший его преподавателей («Даже не скажешь, что вы из провинции!», как выразился один из них), сделали свое дело. Абитуриент Малахов был зачислен на первый курс и поселился в общежитии «института хороших мальчиков», как в шутку называли свой вуз сами студенты.
Москва ошеломила его. Конечно, он бывал здесь раньше, и неоднократно – всего-то четыре часа на дорогу, – но одно дело бывать, просто ходить по улицам, глазеть на витрины, машины и прохожих, и совсем другое – жить. Мыться в душе, куда не надо таскать ведрами воду, готовить на газовой плите, ездить на метро и троллейбусах, есть мороженое, ходить в кино и в Парк культуры…
А дальше – больше. Малахов стал захаживать в гости к сокурсникам и поразился тому, насколько отличалась столичная жизнь от жизни в провинции. Двести километров, отделявшие Москву от Товаркова, оказались «дистанцией огромного размера». Насколько же здесь был налажен быт! Таких вещей, как домашний телефон, стиральная машина или электрочайник, в родном поселке не водилось в принципе. Там далеко не у всех семей были черно-белые телевизоры – а тут почти в каждом доме, где ему удалось побывать, смотрели цветные. Для его бывших одноклассников катушечный магнитофон был пределом мечтаний – а москвичи уже давно обзавелись кассетниками. Более того, в доме у друга Сашки Семенова Малахов впервые увидел настоящее чудо – видео. Санькин отец, бывший каким-то хорошим то ли инженером, то ли строителем, привез его из заграничной командировки. У них даже имелись две кассеты с русским переводом – про Кинг-Конга и про Индиану Джонса. Надо ли говорить, что и то и другое было пересмотрено сотни, если не тысячи, раз и в конце концов затерто до дыр.
Студент Виталий Малахов испытал то же самое, что пережил в свое время его отец Пашка Волчков. «Культурный шок», как он сам потом обозначил для себя это состояние. Он даже стал… ну, не то чтобы лучше, но как-то иначе относиться к отцу. Понял его, что ли… Возвращаться назад в деревню после того, как увидишь такое великолепие, посуществуешь в нем, потрогаешь все это руками, было просто невозможно.
Как раз в это время, на первом курсе, Виталию попалась на глаза статья о Джоне Рокфеллере. Он прочитал историю человека, сделавшего себе огромное состояние практически на пустом месте, и был поражен. Вот это личность! Разумеется, журнал, выпущенный в советское время, не мог писать об «акуле капитализма» иначе как о монстре, которым в буквальном смысле слова пугали непослушных детей, но автор статьи, бывший, очевидно, человеком очень неглупым, сумел, однако, передать между строк всю сложность и противоречивость этой фигуры. Студент-первокурсник был удивлен, как много у него оказалось общего с легендарным миллионером. И в судьбе – отец Рокфеллера тоже весьма непорядочно вел себя с его матерью; и в складе характера – оба они, и американский бизнесмен, и мальчишка из калужского поселка, считали главными своими добродетелями бережливость, волю и трудолюбие. Ничтоже сумняшеся, Малахов взял лезвие «Нева» и аккуратно вырезал из библиотечного журнала нужные страницы.
С тех пор Виталий обзавелся кумиром. Сашка, увлекавшийся фотографией, скопировал и увеличил по его просьбе один из снимков, сопровождавших статью, и портрет Джона Дэвисона Рокфеллера-старшего занял место над его кроватью. Конечно, тогда, в начале восьмидесятых, о бизнесе и богатстве можно было только мечтать, но упорство и настойчивость в достижении цели были взяты на вооружение тотчас. Великая цель у Малахова была – ему необходимо было поселиться в Москве. Но выбрать для этого путь, по которому идут обычно приезжие девушки и молодые люди, он считал ниже своего достоинства. Брак с кем попало, лишь бы у этого кого-то была московская прописка, его не устраивал. Как-то это казалось некрасиво, не по-мужски. Рокфеллер бы так не поступил. И Виталий решил добиваться своего общим с кумиром методом – настойчивостью и упорным трудом.
За все пять лет учебы студент Малахов не пропустил без уважительной причины ни одной лекции, ни единого практического занятия. Он старательно и аккуратно делал конспекты, которые потом переписывал весь курс, просиживал в читальном зале до самого закрытия и, как результат, имел в зачетке только «отлично». Общественной работой он занимался так же, как в школе, «по мере сил», исключительно для хорошей репутации, а не для того, чтобы заявить о себе. Принимал участие во всем, что называлось любимым словом того времени мероприятие — будь то политинформации, спортивные соревнования, походы, тематические вечера, самодеятельные концерты, – но при этом совсем не рвался в лидеры и ухитрялся не выделяться из общей массы. Просто состоял и участвовал.
В каникулы, когда веселый общежитский народ разлетался по домам, Виталий норовил остаться в Москве. Выбирался, конечно, иногда в Товарково, навещал мамку, привозил гостинцы, помогал по хозяйству – дров там наколоть или забор подправить, – но уже дня через три дома становилось невыносимо тошно. Москва, точно огромный сверкающий магнит, манила и не отпускала. И он потихоньку возвращался в непривычно, до гулкой тишины пустую общагу, занимался, находил себе временную работу или просто ходил по улицам, приобщаясь к жизни большого города, стремясь узнать его получше и стать здесь своим. И получалось. Не быстро, потихоньку, но – получалось.
В зимние каникулы четвертого курса случилось страшное. Рано утром Виталия, как обычно до последнего оттягивавшего поездку домой, позвали к телефону. С трудом, сквозь помехи и всхлипывания, он разобрал в трубке далекий голос соседки тети Мани Лукьяновой: «Витенька, приезжай скорее! Горе у тебя. Мамка померла…» Сорвался, в чем был, только куртку накинул на спортивный костюм. Как во сне прошли мимо сознания долгое ожидание на заснеженном перроне Киевского вокзала, электричка с заиндевевшими стеклами, цыганки, ехавшие в том же вагоне, – он всегда терпеть не мог цыган! – холодный тряский автобус. Пока добрался до Товаркова, промерз уже до костей, тетя Маня все ахала, отпаивала чаем с малиной и вела невеселый рассказ.
Выяснилось, что позавчера ночью у Зины схватило правый бок. Скрутило так, что хоть волком вой. Надо было бы вызвать «Скорую», но женщина не стала этого делать – ждала сына. А ну как ее увезут! Витенька приедет, а она в больнице. Нехорошо. Поэтому выпила анальгин, приложила горячую грелку – вроде бы полегчало. Уснула, утром все было будто бы ничего, а к вечеру началось опять. Тетя Маня, вставшая ночью на ведерко сходить, увидела в окне у Малаховых свет и какую-ту суету («Так и мелькает в окошке тень, так и мелькает!»), забеспокоилась и пошла узнать, в чем дело. Зинаида, вся скрюченная от боли, ни лежать, ни сидеть не могла, ходила взад-вперед по горнице, стонала и держалась за бок. Тетя Маня сразу же побежала в милицию, к телефону – врачей вызвать. Те приехали быстро, меньше часа прошло, заругались, уложили Зину на носилки, повезли, но доставить не успели. Гнойный аппендицит, заурядное, в общем-то, заболевание, не пожелал больше дожидаться. Зинаида Малахова скончалась от острого перитонита на сорок первом году жизни. А Виталий в двадцать лет остался круглым сиротой. Ни разу не виденный отец из далекой Прибалтики был не в счет.
Когда справили сороковины и горе немного улеглось в душе, Малахов понял, что в Товаркове его ничего более не держит. Живых привязанностей у него не осталось, а могилы… Ну, что же могилы. Могилы можно и из Москвы навещать. Без всякого сожаления он продал сначала коз и кур, а чуть погодя – и дом с садом. К его удивлению, оказалось, что все их хозяйство имело не самую малую стоимость.
Большинство его сверстников в подобной ситуации тут же потратили бы вырученные деньги на всевозможные удовольствия – кино, кафе, такси, одежду «от спекулянтов» и так далее. Виталий был не таков. Он купил только самое необходимое: магнитофон «Весна», несколько кассет, кроссовки и джинсы «Супер Райфл». Все остальные деньги легли на сберкнижку. Малахов поклялся, что будет тратить их только на что-то серьезное.