Нелюбовный роман
Шрифт:
– Сказал же – заплачу!
– Да понял я, понял. Только ведь и себя жалко, и лошадь жалко, и хозяйку мою тоже. Ей одной целый день по дому без помощи, а там и воду носить ей придётся, а у неё ведь подагра… – ворчание потихоньку перешло в неразборчивый бубнёж.
Севель ощущала любой толчок всем телом и слабо ворочалась в надежде облегчить свои ощущения. Ей было так скверно, что она не сразу ощутила на своём лице прохладную ладонь. Приоткрыла глаза и встретилась взглядом со старшим сыном.
– Мам, ты как?
Женщина заплакала. Она плакала от облегчения, что тогда ей удалось остаться с ребёнком, и что потом ещё двое смогли появиться на свет. А сейчас… А что сейчас? У ребёнка, конечно, есть шанс выжить. Он всегда есть. Дети – существа живучие. Но он может и погибнуть – и в таких вот полевых родах, и после них, оставшись без помощи врачей, на холоде и в сырости. Севель и хотелось бы расплакаться о судьбе своего ещё не родившегося чада, но она не могла. Она просто постанывала, переворачиваясь с боку на бок и перетерпевая уже знакомые ей страдания.
Она не знала ни сколько времени прошло, ни где они все в конечном итоге оказались. Она, конечно, почувствовала, когда телега останавливалась, и ощутила суматоху, которая в какой-то момент поднялась вокруг неё на одной из таких стоянок. Она слышала, как сопровождавшие её мужчины с кем-то громко спорили, потом ругались, а потом ещё в отдалении продолжали перепалку. И то, что появившиеся рядом с телегой люди не собирались её убивать (хотя в тот момент ей уже было без разницы, выживет она или нет) и вообще не были врагами, как-то угадала. Уловила и яростный спор между теми, кто кричал, что даму нужно как можно скорее и любым способом доставить в дом, и теми, кто возражал, что уже поздно.
– Заберите детей! – крикнул кто-то. – Уведите их!
– Никуда я не уйду! – возмущённо крикнул Ованес. – Я останусь с матерью.
– Слушай, парень, тебя здесь ну вот совсем не нужно. Лучше бы присмотрел за братьями.
– Я лучше присмотрю за мамой. Неужели у вас никого не найдётся, чтоб позаботиться о мелких?
– Ваня… – пробормотала Севель, пытаясь сказать ему, чтоб он шёл вместе с младшими и там присмотрел за ними. Но договорить на выдохе уже не смогла, и сын явно понял её неверно и уже через несколько мгновений оказался рядом, и с таким видом, словно собирался защищать её от всех окружающих, схватил её за руку.
– Мам, я здесь. Я никуда не уйду.
– Ладно, ладно, – бросил кто-то рядом. – Пусть остаётся. Уведите младших… Парень, раз ты тут, то и помоги переложить её ближе к краю.
– А моя лошадка может ведь испугаться, между прочим! Она криков не любит. И крови тоже. Я её всегда со двора увожу, когда режу поросёнка. Это вообще-то нехорошо – так пугать животную, она же потом два дня работать не сможет, только фыркать будет. Я вот помню как-то…
– Уберите этого идиота с его лошадью!
– Ну вот чего так-то…
– Живее! Палатки хватит?
– Растянем.
– Так тяните быстрее! Мэтр, горячая вода нужна?
– Пока обойдёмся. Лучше простыней побольше постелите. Секретарь где там? Уже вот-вот начнётся, времени вообще нет. Поторопите его там!.. Парень, лучше тебе отвернуться, а то потом на женщин даже смотреть не сможешь.
– Уж как-нибудь переживу. Тут я не помешаю?
– Не помешаешь. Дай ей за тебя держаться. Но готовься – обнаружишь, что женщины могут быть очень сильными. Вот эту простыню придержи…
Севель родила своего четвёртого сына прямо в телеге, на простынях, в спешке подстеленных поверх сена. Она рожала, глядя в испуганные глаза Ованеса, который, хоть и был бледен до зелени и не мог уже спрятать от матери своё смятение, свой ужас, всё равно старался успокоить её и позволял мять его запястья столько, сколько ей захочется. Потом она долго мучилась виной, что понаставила ему синяков, кричала ему прямо в лицо и, наверное, до смерти напугала. Но в тот самый момент чувствовала только облегчение, что хоть в чьём-то взгляде может черпнуть поддержки.
X
Бал был такой же, как всегда, и как всегда Рудена встречала огромное внимание окружающих к тому, во что она одета и как держится. Было скучно. Наряд для неё пошили и составили пятеро мастеров этого дела, и именно их мастерство судил высший свет, обсуждая, насколько герцогиня в этот раз дала волю своему великолепному или отвратительному вкусу. А ещё интересовало, разумеется, насколько она любезна своему супругу, его величеству. По складкам одеяния и подобранным украшениям, разумеется, можно было об этом судить! Слушая отзвуки этих суждений, Рудена даже не усмехалась. Надоело. Раньше она веселилась, а сейчас думала о том, какой же это пир во время чумы, в самом деле, и просто ждала, когда можно будет улизнуть.
За стенами дворца становилось всё беспокойнее, но аристократам словно бы не было до этого никакого дела. Тучи сгущались, и заметно, известия о беспорядках приходили из разных областей страны. Мало кто из сеньоров занимался этим серьёзно и сам, большинство либо в панике просило помощи государства, либо вообще делало вид, что это всё не их забота. Проблемой уже начал заниматься сам император, а значит, в ближайшие дни следовало ждать обострения.
А значит, Рудене пора было раскручивать собственный план, пока всем вокруг, и в первую очередь мужу, не до неё. Для начала следовало пообщаться со своим горе-родственником, причём так построить общение, чтоб он не сообразил, кто создал условия для беседы. А главное – что ей от него кое-что требуется. Потом бросить многозначительный взгляд на госсекретаря. Вон он какой нервный. Ему хватит маленького намёка, чтоб он забегал, как укушенная за хвост собака.
А ближе к концу бала можно надеяться, что одна из любовниц его величества наконец-то завладеет общим вниманием. Вероятно, это будет Сурийна, упивающаяся своей победой. Тогда герцогиня сразу станет не интересна, и её уход пропустят. И всё уже будет неважно.
Горе-родственник на контакт не торопился. Он фонтанировал восторгом из-за присутствия здесь привлекательных, популярных в свете женщин и влиятельных мужчин. Рудена краем глаза наблюдала, как он пытался завести беседу с министром внутренних дел, потом – со вторым заместителем премьера, потом ещё с кем-то. Все эти чиновные господа реагировали на потуги молодого аристократа с рассеянным недоумением – у них было слишком много дел, и на балы они ходили ради того, чтоб в подходящей обстановке вроде бы неформально пообщаться с нужными людьми. Претензии юного оболтуса на какие-то полезные знакомства никого тут не интересовали.