Нелюдь
Шрифт:
Только замахнулся, чтобы выбить тщедушному придурку передние зубы, как услышал его тихий шёпот, и увидел, как слёзы по щекам струятся.
– Не надо…пожалуйста…не надо…дочь у меня родилась…не видел еще…не видел…пожалуйста.
Рука сама опустилась, пальцы шею его разжали, позволяя сползти на пол и закашляться. Не его пожалел. Таких жалеть – себя не уважать. Ребенка жалко стало. Что вырастет, ни разу отца своего не увидев, какой бы мразью тот ни был. Со временем жизнь заставит расстаться с этой сентиментальностью, за что я ей буду всё же благодарен.
Смотрел, как ползет к выходу из клетки, периодически останавливаясь и отплёвываясь, пока, наконец, его не приняли по ту сторону вольера на руки и не вынесли, видимо, на улицу.
Снегирёв тем временем подошёл вплотную, лично проверяя дверь.
– Значит, снова сопротивляешься?
Я на пол уселся и руки на груди сложил, глядя прямо на него.
–
А я на пальцы его толстые смотрю и представляю, как он ими худые колени девок наших лапает, и от отвращения тошнить начинает.
– Что молчишь? Думаешь, мы не знаем, что говорить умеешь? Ещё как умеешь, мразь безродная. А сколько возомнил о себе. Понравилось получать, смотрю? Так мы тебе организуем повторный горячий приём.
– А ты сам организовывать будешь?
Доктор вздрогнул, видимо, не ожидая, что я отвечу, но уже через несколько секунд продолжил.
– Для этого есть специальные люди, которые заставят тебя или подчиниться, или сдохнуть, если норов свой не уберешь.
– Значит, сдохну.
Я пожал плечами, глядя на злость, вспыхнувшую за круглыми очками.
– Не веришь? Хорошо…хорошоооо, - он погрозил указательным пальцем в воздухе, - я тебя заставлю передумать. Я-то заставлю. Вот увидишь, выродок вонючий.
Он ещё что-то бормотал себе под нос, покидая помещения, а я лёг на пол, чувствуя, как снова накатила тоска. Развлечение оказалось слишком скоротечным, да и послевкусие оставило непривычно неприятное, горькое, которое хотелось выблевать, лишь бы не ощущать во рту. С другой стороны, как минимум, до приезда монстра из другой республики меня точно не тронут, а значит, я не нарушу обещания, данного своей девочке. Почему-то казалось безумно важным не допустить этого. Не допустить появления на дне зеленого взгляда прозрачных слёз-упрёков. Такие чистые, а словно ранили под самой грудиной. И сейчас эти раны, незатянувшиеся, всё ещё кровоточащие, саднили при мысли о том, что скоро, совсем скоро терпение доктора закончится, и меня отправят на свалку. В топь. Отправят туда, потому что я твёрдо знал – сдохну, но больше ни одну не покрою. Как бы ни полосовали плетью, как бы ни избивали, чем бы ни грозили. Пусть хоть на куски режут. По хрен. Плевать. Я и не такое терпел. Одно сводило с ума – моя девочка. Слёзы-упрёки сменятся на слёзы-боль в её глазах, как в тот день…а я…я ничего не могу сделать, чтобы не допустить этого. Бессилие никогда так не удручало, как в последние дни. Оно выворачивало изнутри, заставляя биться о металлические решетки клетки, сбивая костяшки пальцев в кровь.
Побег. Мы не раз говорили с Ассоль о возможности побега. У нас уже был примерный его план, у нас были координаты места, куда мы могли беспрепятственно отправиться, и даже средства, на которые мы должны были первое время прятаться…у нас было всё, кроме решимости. Моей.
Иногда очень мало просто обдумать хорошо план действий. Иногда совершенно недостаточно иметь поддержку даже любимого человека, в котором бываешь уверен больше, чем в самом себе. На некоторые поступки нужно решаться. И я впервые испытал страх. Осознав, что понятия не имею, какой бывает жизнь по ту сторону стен лаборатории. Каково это – быть ответственным за себя самого? У меня не было этой роскоши. Никогда. Я никогда не делал самых элементарных вещей – выбирать одежду или еду, выбирать круг общения, просто разговаривать. Дьявол, я понятия не имел, каково это – разговаривать с другими людьми. Без чувства постоянной ненависти или презрения. Просто разговаривать. Ни о чём. Не ожидая, что уже в следующую минуту тебя будут бить, резать или колоть. И я всё сильнее стискивал ладони в кулаки, думая о том, что мало просто сбежать с моей девочкой. Что дальше? Что смогу я дать ей там, в большом мире? Там, где мужчина должен заботиться о своей женщине, став для неё защитой и опорой? Какую работу я мог выполнять? Без образования, без особых навыков…Ненавидел себя самого за эти вопросы, но задавал их каждую ночь. Презирал за эти въедающиеся в мозги страхи, и всё равно не мог победить их…но и отказаться от мыслей о свободе больше не мог. Потому что все страхи…нет, не исчезали, но затенялись осознанием того, что моей она сможет стать по праву. Моей женщиной. Моей женой. Свобода для меня тогда имела именно её запах. Она была созвучна только этим мыслям о ней. Всё остальное отходило на второй, десятый план, на фоне которого были МЫ. Как же жёстко я ошибался.
Снегирёв ошибся не менее жёстко, решив, что очередное избиение заставит меня передумать. Почему люди слабые, жалкие, ничтожные считают, что физическая боль самая сильная? Почему они придаёт такое большое значение сохранности своего тела, позволяя втаптывать в грязь душу? Чёрт их поймёт, но ублюдок просчитался, отправив ко мне своих бугаев.
***
Не знаю, как долго провалялся после общения с ними, но очнулся
Попытался сдержать стон и не смог, но всё же удалось повернуть к ней лицо и разлепить опухшие веки, чтобы едва не задохнуться от восторга, увидев мою девочку.
– Такая красивая.
Очень красивая. В темно-синем платье с белым воротником и собранными в хвост волосами.
Вот только кажется, она не поняла ни слова, нахмурившись и склонившись к моему лицу, прислушиваясь.
– Тшшш, - снова пальцами нежно, почти невесомо, волос моих касается, а у меня ощущение, что боль мою стирает на корню, - я тут, Саша. Я рядом.
Я знаю, я твоё присутствие ощущаю на расстоянии. Словно пёс, вышколенный на запах своей хозяйки. Влюблённый в неё без памяти пёс, готовый вгрызться в горло всем, кто в ответе за эту боль, исказившую её черты.
ГЛАВА 19. Анжела Артуровна Ярославская
Анжела Артуровна остановила запись, которую просматривала на компьютере. Рука нервно повела мышью, и белая стрелка на мониторе остановилась. Доктор медленно выдохнула, снимая очки и доставая мягкий платочек приятного мятного цвета с милыми кружевами по краям изделия, чтобы аккуратно и тщательно протереть стёкла. И почему она думала, что сможет смотреть безучастно на подобное непотребство? О, нет, Ярославской не было ни в коей мере ни больно, ни обидно, но от увиденного на чёрно-белом экране внутри растекалось холодное разочарование. Так иногда случается, когда человек, на которого возлагались определенные надежды и который оставил поначалу одно впечатление о себе, вдруг оказывается совершенно другим, словно меняет уже слегка поистершуюся, пошедшую трещинами маску. И застань она бывшего, да, Анжела уже точно решила, что бывшего, любовника с другой женщиной, с нормальной женщиной, то лишь почувствовала бы легкую досаду. Не более того. Досаду, что не поняла этого раньше. Но вот так…с подопытным материалом? И после этого Валентин мог прийти к ней. Появились непрошеные позывы к рвоте, и доктор потянулась за стаканом с водой.
Ярославская не была настолько наивна, чтобы не понимать – под её началом работать и добиваться определенных результатов могли только люди, лишённые присущей большинству инфантильности, некой ненужной и смешной, на взгляд самого ученого, сентиментальности. Более того, Анжела Артуровна первая указывала на дверь тем, в ком не видела потенциала, как и тем, в ком не видела того фанатизма к делу, которым занималась лаборатория.
И, наверное, только поэтому она даже слова не скажет Снегирёву, чьё изображение застыло сейчас на мониторе. Да, было бы смешно предполагать, что Валентин был верен своей любовнице, которая, как он ни звал замуж, не торопилась больше менять комфортный для себя статус вдовы на штамп в паспорте. Ярославская ненавидела весь этот официоз, эти бумажки, которым общество придавало слишком много значения. Глупости, на самом-то деле. К чему связывать себя лживыми обетами в ЗАГСе в их возрасте? Но унижать себя подобными связями она однозначно не допустит, и значит, уже сегодня прекратит любые отношения со Снегирёвым
Доктор брезгливо поморщилась, переключая своё внимание с кадра, где ее помощник со спущенными штанами нависал над лежавшей на полу молодой девчонкой, на другую запись. Странно, но сейчас она почувствовала непривычное тепло, нахлынувшее на неё при взгляде на парня, нервно мерившего шагами периметр своего вольера, огороженного решеткой. Женщина склонила голову, невольно залюбовавшись крепким, мускулистым телом молодого мужчины. Нет, она смотрела на него без какого-либо сексуального подтекста – только чисто профессиональный интерес, гордость, которую испытывает творец за свое создание. А ведь именно она его сотворила. Это животное, выглядевшее, как человек. Анжела знала, как часто новые охранники совершали свою самую роковую ошибку – видели в парне, лениво изучавшем их при первой встрече, лишь пленника…не больше. Идиоты. Как можно было не заметить ту звериную мощь, которая переливалась под его кожей при каждом движении? Эта мощь усиливалась ненавистью, с которой он смотрел на персонал, яростью, с которой вырывался из захвата охранников. Вырывался практически всегда. Ярославская не помнила ни одного дня, в который в процедурный кабинет привели бы Нелюдя113, и тот покорно сел бы на стул и позволил себя осматривать, брать анализы и так далее. Впрочем, покорность вообще не была присуща конкретно этому объекту. Ярославская привыкла к ней так же, как к крепкому чаю вприкуску по утрам вместо полноценного завтрака и обязательно с долькой фруктов. Она вообще редко встречала людей, способных бросить ей вызов. Если только из самой верхушки партии. Но с ними она сама надевала маску сильного, но покорного учёного, чутко понимающего все требования своих заказчиков. Иногда приходилось стискивать зубы и клеить на губы отвратительно сладкую улыбку, чтобы убедить сильных мира сего в своей лояльности и тем самым получить то, что хотела непосредственно сама доктор.