Нелюди 2. Шаг в бездну
Шрифт:
Теряя терпение, Уоллас слоняется от одной хибары к другой, давно обратив на себя скучающее любопытство батраков, – наверное, тем чудно, что трактирный выродок ночью не трудится. Умаявшись, он возвращается обратно к гостинице.
Очень вовремя, потому что пару вздохов спустя оттуда выходит тот самый раб. Бросает косой неприязненный взгляд и, совсем как Им засунув руки в карманы под юбкой, шагает в сторону дальних складов. Подождав, сколько удается стерпеть, Уоллас следует за ним. Ему приходится сдерживать шаг, не позволяя себе ломануться
Эльф ждет, устроившись на обрубке бревна. Издали кивает. Куцая прическа вместе с ушами спрятана под полосатым шерстяным колпаком.
– Тебя как зовут? – Подойдя, выпаливает Уоллас. Привык к окружению батраков, они ближе к нему, чем к свободным.
– Я – Лушта Рау, Олас. Лушта. Ты вернешь нам кинжал?
Уоллас протягивает этому Луште оружие. Тот лыбится:
– Замечательно, – и любовно скользит пальцами по полированному металлу. Уоллас снова смотрит на изувеченные половинки когтей, потом без обиняков эльфа разглядывает. Рабов он видел немало: безвольные, с потухшими глазами существа вызывают у него отвращение. Этот, вроде, другой.
Вспоминается белое горло с бугорком кадыка, Уоллас вновь чувствует горечь. Хья жаль, но тот нашел единственный выход из клетки, – Уолласу тоже нужно валить. В Лес, туда, где нет всех этих гнусных господ и прислуги, где правда простая, всегда на стороне самого сильного. И даже наглые эльфы в Лесу лишь незваные гости, жмущиеся по углам да порогам.
Он везде пришлый чужак, даже в Акенторфе никому не был ровней. Его единственный дом всегда ждал в Лесу. Уоллас там свой по праву рождения.
Эльф Лушта смотрит без страха. Жидкая поросль бороденки, тонкие вздернутые брови и припухшие веки придают хищному лицу вид потрепанного подлеца, сводя в ничто промелькнувшую было симпатию. Уоллас пытается прикинуть, сколько светлому лет, и не может понять. Тот заматерел, но старым не выглядит. Видимо, пребывает в расцвете.
– Мы ждем Гойске. Это мой ааран. – Объявляет Лушта и с видимым удовольствием закуривает, отточенным жестом высекая искру из огнива с ковкой на верхушке кремня. В рысьих глазах его пляшут искры смешинок.
«Вещь недешевая», – отмечает Уоллас. Больно тонкая работа для караванного эльфа. Зато, курительная трубка простая, длинная и прямая, совсем как у Магды. Дым вытекает белый, не пьяный.
Лушта пускает стайку толстобоких колечек и молча щурится на Уолласа. Насупившись, тот находит неподалеку подходящее место и тоже устраивается. Ему нужны эти эльфы, чтобы пересечь черту лучников, – а там будь что будет. Всегда можно уйти.
Подходит второй Рау, хозяин этого неприятного типа. Ааран, главный в вайна, хромает, тяжело припадая на правую ногу. Выглядит старшим из двух, – пожалуй, даже Иму ровесник.
Гойске не нравится Уолласу еще крепче раба. Эльфов сложно назвать добряками, но этот особой породы упырь. Уоллас чует его, как выродки ощущают вожака в стае, – и лучше бы держаться от Гойске подальше. Смотрит
Гойске держит половину лепешки. Такие кухонные батраки каждый вечер выпекают в особой печи, приклеивая к бокам широкого чана. Уоллас не понимает, почему хлеб изнутри не отваливается, но лепешки висят, будто гвоздями прибитые.
Старик бросает лепешку рабу:
– Нож вернул?
Лушта с заметным трудом ловит подачку. Это удивляет Уолласа, успевшего обвыкнуться с лихой ловкостью светлых. Скупо кивнув, Лушта не спешит есть.
– Нечего наше добро разбазаривать. И жри давай, а то в тебе силы нет. – Отрывисто распоряжается хозяин, рыская взглядом, как бы на чистое да сухое присесть. – Лощавый, задницу подними.
Рау сгоняет невольника. Тот уступает место, без споров освобождая насиженное бревно. Остается рядом стоять.
– Зачем вы меня позвали? – Подает голос Уоллас. Он боится, что если продолжит молчать, старик сочтет его безвольным тупицей.
Уолласа перебивает Лушта:
– Хья, уже язык стесал повторять. У меня от этих кузнечиков крутит кишки. Почему нельзя взять мне обычную булку? Я же просил. Сам бы за ней на кухню сходил.
Гойске отрезает с искренним безразличием:
– Заткнись и всему радуйся.
Крякнув, Лушта сплевывает на землю, без слов обозначив свое отношение. С кислой миной начинает обкусывать хлеб, выковыривать из лепешки начинку и бросать под ноги кузнечиков. Вид пройдохи с него не уходит, глаза по-прежнему искрят хитрецой. Уоллас решает, что у светлого такой породы лицо.
Затем Уоллас настораживается. Чует: кто-то прячется за сараями. Светлые тоже подбираются. Не видно ни зги, все укрыто туманом. Уолласа разбирает тревога, лапает за поясницу ледяными руками – а что, если сходку подсмотрел кто-нибудь из батраков или трактирной охраны? Разболтают Иму Тохто…
Приподняв губу, он до рези в глазах пялится в темноту. Сам не знает, что сильнее страшится увидеть. А потом узнает силуэт. Сразу же, с первого взгляда. Моргает, но видение не уходит.
Из морока выступает знакомая низенькая фигура. Уоллас крепко зажмуривается, но Магда остается Магдой и не спешит никуда исчезать.
Будто издали доносится голос Гойске:
– Теперь все собрались. Можно начинать говорить.
Подойдя, Магда не выбирает место. Не глядя опускается на задницу со стороны эльфов. Грязь на одежде его мало заботит. Темный с чужого плеча, в обноски обряжен, носит старую фуфайку с длинными, не по росту подвернутыми рукавами. Ее глубокий капюшон наброшен на голову. Еще есть плешивая меховая безрукавка, от которой несет падалью, и коричневые штаны, у колен прихваченные шерстяными обмотками. Дополняют вид огромные стоптанные башмаки из разных пар. Оба левые и такие разбитые, что гаже были только у банного хья.