Немецкая идеология
Шрифт:
После того как «Штирнер» передал собственность «обществу», все участники этого общества превращаются для него сразу в нищих и босяков, хотя они – даже согласно егопредставлению о коммунистическом порядке вещей – «имеют» «верховного собственника». – Его благожелательное предложение коммунистам – «сделать слово „босяк“ таким же почетным обращением, каким революция сделала слово „гражданин“», – является разительным примером того, как он смешивает коммунизм с чем-то давно уже минувшим. Революция «сделала почетным обращением» даже слово «санкюлот», в противоположность «honn^etes gens» [178] , которые в его весьма убогом переводе превратились в добрых бюргеров. Святой Санчо делает это во имя того, чтобы исполнились написанные в книге пророка Мерлина слова – о трех тысячах и трехстах пощечинах, которые сам себе должен будет дать грядущий муж:
178
– порядочным людям. Ред.
Святой Санчо утверждает, что «поднятие общества на ступень верховного собственника» было бы «вторым ограблениемличного начала в интересах человечности», – тогда как на самом деле коммунизм есть лишь доведенное до конца «ограбление» того, «что награблено личным началом». «Так как грабеж является для него бесспорно чем-то отвратительным, то» святой Санчо «полагает, например», что он «заклеймил» коммунизм «уже» вышеприведенным «положением» («Книга», стр. 102). «Раз» «Штирнер» «почуял» в коммунизме «даже грабеж», «то как ему было не преисполниться к нему чувством „глубокого отвращения“ и „справедливого негодования“!» (Виганд, стр. 156). В связи с этим мы предлагаем «Штирнеру» назвать нам того буржуа, который, говоря о коммунизме (или чартизме), не преподнес бы нам с большим пафосом ту же самую пошлость. То, что буржуа считает «личным», коммунизм несомненно подвергнет «ограблению».
179
– Твой верный Санчо должен сам себе
Влепить три тысячи и триста плеток
По мощным ягодицам, оголенным
На вольном воздухе, но только так,
Чтоб сильно жгло, зудило и щипало.
(«Дон Кихот», том II, гл. 35.) Ред.
Первый королларий.
Стр. 349. «Либерализм сразу же выступил с заявлением, что человек по самому своему существу должен быть не собственностью, а собственником. Так как при этом дело шло о Человеке, а не об отдельном лице, то вопрос о количестве собственных благ, как раз и представляющий особый интерес для отдельных лиц, был оставлен на их усмотрение. Поэтомуэгоизм отдельных лиц при определении этого количества нашел для себя самый широкий простор и вступил на путь неустанной конкуренции».
Это значит: либерализм, т.е. либеральные частные собственники, окружили в начале французской революции частную собственность либеральным ореолом, провозгласив ее правом человека. Они были вынуждены к этому уже своим положением революционизирующей партии, они были даже вынуждены не только предоставить массе французского сельского населения право собственности, но и дать ей возможность захватить действительнуюсобственность, и они могли все это сделать потому, что от этого «количество» их собственных благ, которое их прежде всего интересовало, осталось неприкосновенным и даже получило надежное обеспечение. – Мы находим здесь далее, что святой Макс выводит конкуренцию из либерализма, – вот какую пощечину дает он истории в отместку за те пощечины, которые он выше вынужден был дать самому себе. «Более точное объяснение» того манифеста, с которым у него « сразуже выступает» либерализм, мы находим у Гегеля, высказавшего в 1820 г. следующую мысль:
«По отношению к внешним вещам разумно» (т.е. приличествует мне как разуму, как человеку), «чтобы я владел собственностью… Чем и в каком количествея владею, это, следовательно, правовая случайность» («Философия права» {179}, § 49).
Для Гегеля характерно, что он превращает фразу буржуа в подлинное понятие, в сущность собственности, – и «Штирнер» в точности ему в этом подражает. На вышеприведенном рассуждении святой Макс теперь основывает свое дальнейшее заявление, что
коммунизм «поставил вопрос о количествеимущества и ответил на него в том смысле, что человек должен иметь столько, сколько ему нужно. Но сможет ли мой эгоизм удовлетвориться этим?.. Нет, я должен иметь столько, сколько я способен присвоить себе» (стр. 349).
Прежде всего здесь следует заметить, что коммунизм отнюдь не исходил из § 49 гегелевской «Философии права» с его формулировкой: «чем и в каком количестве». Во-вторых, «Коммунизм» и не помышляет о том, чтобы дать что-нибудь «Человеку», ибо «Коммунизм» отнюдь не думает, что «Человек» «нуждается» в чем-то, – разве только в кратком критическом освещении. В-третьих, Штирнер подсовывает коммунизму понятие о «нужном», в том смысле, какой этому слову придает современный буржуа, и вводит таким образом различие, которое ввиду своего убожества может иметь значение только в нынешнем обществе и в его идеальном отображении – в штирнеровском союзе «отдельных крикунов» и свободных белошвеек. «Штирнер» снова обнаружил глубокое «проникновение» в сущность коммунизма. И, наконец, в своем требовании – иметь столько, сколько он способен присвоить себе (если только это не обычная буржуазная фраза, что каждый должен иметь столько, сколько он в силах приобрести, должен пользоваться правом свободной наживы), – в этом требовании святой Санчо предполагает, что коммунизм уже осуществлен и дает ему возможность свободно развивать и проявлять свои «способности», – а это, равно как
180
См. с. 368 – 369. Ред.
Второй королларий.
«Но социальные реформаторы проповедуют Нам некое общественное право. Отдельная личность становится тут рабом общества» (стр. 246). «По мнению коммунистов, каждый должен пользоваться вечными правами человека» (стр. 238).
О выражениях «право», «труд» и т.д., как они употребляются у пролетарских авторов и как к ним должна относиться критика, мы будем говорить в связи с «истинным социализмом» (смотри II том). Что касается права, то мы, наряду со многими другими, подчеркнули оппозицию коммунизма против права как политического и частного, так и в его наиболее общей форме – в смысле права человека. Смотри «Deutsch-Franz"osische Jahrb"ucher», где привилегия, преимущественное право, характеризуется как нечто, соответствующее сословно-связанной частной собственности, а право – как нечто, соответствующее состоянию конкуренции, свободной частной собственности (стр. 206 и др.); самые же права человека характеризуются как привилегия, а частная собственность как монополия. Далее, критика права приведена там в связь с немецкой философией и представлена как вывод из критики религии (стр. 72); при этом прямо подчеркивается, что правовые аксиомы, которые должны якобы привести к коммунизму, являются некоммунистическими, что эти аксиомы представляют собой аксиомы частной собственности, а общее право владения – воображаемую предпосылку права частной собственности (стр. 98, 99) {180}. Впрочем, уже давно, даже в произведениях немецких коммунистов можно найти места, которые «Штирнер» в своей критике права мог присвоить и извратить, например в работе Гесса «Двадцать один лист из Швейцарии», 1843, с. 326 {181}и в других.
Выдвинуть приведенную фразу против Бабёфа, считать его теоретическим представителем коммунизма – нечто подобное могло, впрочем, прийти в голову только берлинскому школьному наставнику. «Штирнер» не стесняется, однако, утверждать на стр. 247, что
коммунизм, согласно которому «все люди имеют от природы равные права, опровергает свой собственный тезис, утверждая, что люди не имеют от природы никаких прав. Ибо он не хочет, например, признать, что родители имеют права по отношению к детям, – он упраздняет семью. Вообще весь этот революционный или бабувистский принцип (ср. „Коммунисты в Швейцарии“, доклад комиссии, стр. 3) {182}покоится на религиозном, т.е. ложном, воззрении».
В Англию приезжает янки, наталкивается там в лице мирового судьи на препятствие, мешающее ему отстегать своего раба, и возмущенно восклицает: Do you call this a land of liberty, where a man can’t larrup his nigger? [181]
Святой Санчо осрамился здесь вдвойне. Во-первых, он усматривает упразднение «равных прав человека» в том, что признаются «равные от природы права» детей по отношению к родителям, что детям и родителям предоставляются равныеправа человека. Во-вторых, двумя страницами выше Jacques le bonhomme рассказывает, что государство не вмешивается, когда отец бьет сына, потому что оно признает семейное право. Таким образом, то, чт'o он, с одной стороны, выдает за частное (семейное) право, он, с другой стороны, подводит под «равные от природы права человека». В заключение он признается нам, что знает Бабёфа только из доклада Блюнчли, а в этом своем докладе Блюнчли (стр. 3), в свою очередь, признается, что все его сведения почерпнуты у бравого Л. Штейна, доктора прав {183} . Основательность познаний святого Санчо относительно коммунизма видна из приведенной цитаты. Подобно тому как святой Бруно – его маклер по делам революции, так святой Блюнчли является его маклером по делам коммунизма. При таком положении вещей не приходится удивляться, если наше деревенское слово божие {184} fraternit'e [182] революции сводится через несколько строк к «равенству чад божиих» (в какой христианской догматике говорится о 'egalit'e [183] ?).
181
– И вы называете свободной страну, где человек не может высечь своего негра? Ред.
182
– братство. Ред.
183
– равенстве. Ред.
Третий королларий.
Стр. 414. Так как принцип общности достигает своей высшей точки в коммунизме, то поэтому коммунизм = «апофеоз государства любви».
Из государства любви, им же самим сфабрикованного, святой Макс выводит здесь коммунизм, который и остается поэтому исключительно штирнеровским коммунизмом. Святой Санчо знает только одно из двух – либо эгоизм, либо притязание на любовь, жалость и милостивые подаяния людей. Вне этой дилеммы – и выше ее – для него ничего не существует.