Немезида
Шрифт:
— Дай мне на тебя посмотреть. О… благодарю тебя, Боже, — промолвила она и ударилась в слезы. Он торопливо обнял ее, но это не помогло. Она рыдала безудержно.
— Что с тобой? — спросил он. — Что случилось?
— Я думала, что ты погибнешь! — воскликнула она. — Я думала, тебя парализует и ты умрешь! Я так боялась, что спать не могла. Плавала сюда при любой возможности, чтобы побыть одной и помолиться за тебя. Я никогда в жизни так ни за кого не молилась. "Боже, сохрани моего Бакки!" Я от радости сейчас плачу, золотой мой! От великого-великого счастья! Ты здесь! Ты не заболел! О, Бакки, обними меня крепко-крепко, как только
Когда они оделись и готовились возвращаться в лагерь, он не смог сдержаться и, вместо того чтобы приписать ее слова облегчению, которое она испытала, и забыть про них, задал ей совершенно ненужный вопрос о ее молитвах отвергнутому им Богу. Он знал, что не стоило бы заканчивать этот важный и волнующий день разговором на такую чреватую осложнениями тему, тем более что он никогда раньше не слышал от нее ничего подобного и, скорее всего, не услышал бы впредь. Момент для такого серьезного разговора был совсем неподходящий, да и вообще все это выглядело не очень-то уместным теперь, когда он уже здесь. Но он ничего не смог с собой поделать. Он слишком много всего пережил в Ньюарке, чтобы держать в себе свои чувства, — а с тех пор, как он покинул Ньюарк с его заразой, прошло только двенадцать часов.
— Ты действительно думаешь, что Бог внял твоим молитвам? — спросил он.
— Точно я не знаю, как я могу это знать? Но ты же здесь, ты здоров, правда?
— Это ничего не доказывает, — возразил он. — Почему Бог не внял молитвам родителей Алана Майклза? Они наверняка ведь молились. И родители Херби Стайнмарка тоже. Они хорошие люди. Добропорядочные евреи. Почему Бог не пришел им на помощь? Почему Он не спас их детей?
— Я честно не знаю, — беспомощно ответила Марсия.
— И я не знаю. Я вообще не понимаю, для чего Бог создал полио. Что Он хотел этим сказать? Что нам тут на земле нужны калеки?
— Бог не создавал полио, — сказала она.
— Ты так думаешь?
— Да, — ответила она отрывисто. — Я так думаю.
— Но разве Он не всё создал?
— Всё, но не в этом смысле.
— А в каком?
— Бакки, зачем ты со мной споришь? Чего ради? Я всего-навсего сказала, что молилась Богу, потому что боялась за тебя. И вот наконец ты здесь, и я невозможно счастлива. Ну какие тут могут быть споры? Мы столько времени не виделись, зачем ты решил поцапаться со мной?
— Я ничего такого не решил, — промолвил он.
— Тогда не цапайся, — сказала она, скорее сбитая с толку, чем рассерженная.
В небе все это время раз за разом прокатывался гром и сверкали близкие молнии.
— Нам пора плыть, — сказала она. — Надо возвращаться, пока не попали под грозу.
— Как может еврей молиться этому богу, который так обошелся с районом, где живут тысячи и тысячи евреев?
— Не знаю! Ну к чему ты это все, а?
Вдруг ему стало боязно ей говорить — боязно настаивать, чтобы она поняла, какие мысли у него в голове, ведь так можно потерять и ее, и всю ее семью. До тех пор у них ни разу не было ни спора, ни стычки. Ни разу он не почувствовал в преданной ему Марсии малейшего желания противоречить ему, а в себе — ей, и как раз вовремя, едва не начав портить то, что было между ними, Бакки прикусил язык.
Вдвоем спустив каноэ на воду, они, не мешкая, ни слова не говоря друг другу, усиленно погребли к лагерю и успели задолго до ливня.
Когда Бакки вошел в коттедж "Команчей" и двинулся по узкому проходу между сундучками, стоявшими в ногах кроватей, Дональд Каплоу и другие ребята крепко спали. Тихо, как только мог, он надел пижаму, положил снятую одежду и лег между чистыми простынями, прежде принадлежавшими Ирву Шлангеру. Расставание с Марсией получилось не очень ласковым, и ему все еще было не по себе от того, как они торопливо поцеловались на причале и, обоюдно опасаясь, что не Бог, а какая-то иная причина вызвала их первую ссору, разбежались в разные стороны к своим коттеджам.
Когда по крыше застучал дождь, Бакки лежал без сна и думал про Дэйва и Джейка, сражающихся во Франции, на войне, куда его не взяли. Он думал и про Ирва Шлангера, новобранца, спавшего прошлой ночью на этой самой кровати. Временами ему казалось, что все, кроме него, ушли на войну. Уберечься от свирепой драки, избежать участия в кровопролитии — кто-то другой мог бы считать это везением, но для него это была беда. Дед растил его бесстрашным бойцом, приучал к мысли, что он должен быть безупречно ответственным человеком, готовым и способным защищать правое дело, — и вот, началась схватка века, мировой конфликт между добром и злом, а он не может принять в нем даже малейшего участия.
Но ведь у него быласвоя война, свое сражение, полем которого служила спортплощадка, и он бросил свое войско, дезертировал ради Марсии и безопасного Индиан-Хилла. Если ему нельзя было воевать в Европе или на Тихом океане, он мог, по крайней мере, остаться в Ньюарке и сражаться там со страхом перед полио бок о бок с мальчишками, которым грозила беда. Вместо этого он был здесь, в безопасной гавани; вместо этого он решил уехать из Ньюарка в летний лагерь на безлюдном холме, укрытый от мира в конце узкой грунтовой дороги, замаскированный сверху густым лесом, — и чем тут заниматься? Играть с ребятами. И как счастлив от этого! И чем счастливей, тем унизительней.
Несмотря на сильный дождь, который долбил крышу коттеджа и превращал травянистые спортплощадки и утоптанные грунтовые тропинки в одну огромную лужу, несмотря на гром, перекатывавшийся через горный кряж, и на молнии, ветвисто и ломано вспыхивавшие с разных сторон, никто из ребят даже не пошевелился во сне. Этот простой, уютный бревенчатый домик с разноцветными школьными вымпелами на стенах, с разукрашенными веслами для каноэ, с сундучками, облепленными наклейками, с узкими лагерными койками, под которыми выстроились в ряд спортивные туфли, кеды и сандалии, с крепко спящим маленьким отрядом сильных, здоровых подростков казался таким далеким от войны, от еговойны, как только было возможно. Здесь ему была подарена невинная любовь двух будущих своячениц и страстная любовь будущей жены; здесь у него уже есть Дональд Каплоу, рьяно стремящийся чему-то у него научиться; здесь ему доверили ответственность за берег чудесного озера, где он должен тренировать и настраивать на достижения десятки энергичных юных пловцов; здесь в конце дня он может спокойно, в свое удовольствие прыгать в воду с трамплина. Здесь он получил самое надежное убежище от разбушевавшегося убийцы, какое только есть на свете. Здесь он имел все, чего были лишены Дэйв и Джейк, чего были лишены дети на спортплощадке на Чанселлор-авеню, чего были лишены все жители Ньюарка. Не имел одного: чистой совести, с которой можно жить в согласии.