Шрифт:
Часть первая. Осень: Сезон любви
Глава первая. Сентябрьское счастье
Из зеркала на меня смотрела вполне симпатичная рожица, которая ещё вчера казалась конопатой, блёклой и ужасно щекастой. Теперь я нашла веснушки— пикантными, недостаток косметики – оригинальным. А румяные пухлые щёки свидетельствовали о моей откровенной юности и стопроцентном здоровье. Так что завидуйте все!
Совсем недавно я считала себя совершенной дурнушкой и законченной неудачницей. Поступление в престижный институт ничего не значило в сравнении с полным крахом в личной жизни. Конечно, меня с тремя плачущими, сопливыми детками пока не бросил муж, сбежав к подружке. Но в этом плане у меня ещё всё впереди. В смысле сбежавшего мужа, конечно. А до троих детей дело может и не дойти. С подругой тоже вполне возможно. Моя мамуля говорит, что я очень нетща… короче, небрежно выбираю себе приятельниц. А я и не думаю никого специально подыскивать, они как-то сами собой заводятся. Уж какие попадаются на извилистых жизненных тропинках.
До недавнего времени из парней ко мне клеились только Лёшка с Гришаней из бывшего параллельного класса, да и то по старой дружбе. Какие могут быть нежные и сильные эмоции, если мы втроём ещё в детсаду дружно на соседних горшках сидели. Да и вообще они – простофили, хотя, ясное дело – друзья. Семнадцать лет в одном подъезде прожить – это вам не кот начихал.
Зато сегодня – о! благословенный случился день – меня пригласил на вечер в очень узком кругу Сергей Соболев, самый видный парень с нашего кредитного факультета, вдобавок ко всему третьекурсник и председатель студсовета. Вот так запросто подошёл с пригласительным и спросил, не составлю ли я ему пару на вечере. Можно мне не верить, но всё именно так и было! Кто угодно догадался бы, что я согласно кивнула. Выразительно и даже слегка небрежно. Но вцепилась мертвой хваткой в этот билет. Ничего не говорю, так как боюсь опозориться и сморозить глупость. Да и дар речи с перепугу куда-то внезапно пропал. А Соболев мне: «Жду тебя вечером ровно в семь у главного входа в конференцзал». И спокойно так уходит, ни разу не оглянувшись.
Все девчонки с нашего первого курса прямо позеленели от зависти. Зашипели громко так, чтоб я, значит, обязательно услышала: «И что он в ней… в этой… Так она ж у нас умная… Чушь это, мозги в этом деле практически лишние. Всё дело в бюсте! Когда такой бюст, парни за ним ничего больше не видят».
Вот что есть, то есть. Но ещё при моей упитанности и круглой физиономии и бюста бы не было! А умной приходится быть, куда деться, если за тобой мальчики не бегают. Зато я очень неплохо танцую…
И погода сегодня праздничная, словно опять вернулось лето: лёгкая желтизна листвы кажется золотистым румянцем в ещё пышных кронах. Ветерок нежный-нежный, свежий и чуть прохладный. Очень кстати остужающий моё запылавшее лицо – то ли от жаркого солнышка, то ли от смущения, то ли от радужных предчувствий.
**
Мамуля моя, Нина, всегда была просто омерзительно, восхитительно и умопомрачительно худощава. Что позволяло ей относиться с лёгким презрением к неактуально упитанным девушкам вроде меня. Или бабушки.
– Кушать, Алечка, нужно меньше, – увещевала меня родительница, с аппетитом поглощая чипсы «лейз» из громадной упаковки.
Может, я бы и завидовала мамуле, если б не тот факт, что пухлявостью я уродилась в собственную бабушку. А она всегда казалась мне во всех отношениях гораздо симпатичнее своей дочурки. То есть, моей мамаши. Впрочем, родительница моя ни в чьих нежных чувствах не нуждалась. Она всегда была женщиной самодостаточной и очень уверенной в себе. Эта чрезмерная независимость не позволяла ей приковать себя цепями брака к домашнему котлу во второй раз. Первого, недолгого и одновременно последнего своего мужа, а заодно и моего отца она считала главной ошибкой своей молодости. От которой вовремя избавилась.
Папашу своего я не помню, так как в период развода родителей была ещё совсем малюткой. Фотографий его мамуля не хранила, и отношений с ним никогда не поддерживала. Где он теперь обретается и с кем, я не знаю. Бывшую жену моего родителя, мамулю Нину, это абсолютно не интересует. А что может быть интересно дочери того самого ошибочно бывшего, существенного значения для Нины не имело никогда.
Сильно подозреваю, что второй ошибкой маминой молодости была я. За что мне и досталось нетипичное имя Алевтина. От папаши я получила отчество Георгиевна и звучную фамилию Деревяшко. Всё по отдельности как-то ничего, но вместе получается просто устрашающе и неизменно вгоняет в ступор всех моих недругов и всяких новых знакомых. Потом они постепенно привыкают. В то же самое время сама мамуля деликатно именуется Ниной Александровной Савельевой. Зато моя бабушка, Агриппина Васильевна Савельева – по моему мнению, просто праздник и какой-то божий дар!
Бабуля называет меня Ликой, что звучит гораздо лучше, чем мамулино ехидное «Алечка».
**
Эту осень я не забуду никогда, несмотря ни на что остальное и последующее. Бархатный сезон, ласковая сказка…
Мы с Сергеем куда-то ходили, в чём-то участвовали, где-то тусовались. Я даже вела некие студенческие вечера, переходящие в ночные танцы. Смутно помню теперь…Пили шампанское и более экзотические напитки. И я даже казалась себе и окружающим яркой, весёлой, интересной. Меня с кем-то знакомили, мною восхищались, похоже, вполне искренне. На ирландском фольклорном концерте меня представили консулу Ирландии. Или его заму? Точно не скажу, так как плохо разбираюсь в консулах.
В целом общение с Соболевым было не только бесконечно радостным, но и очень-очень содержательным. В одиночку я вела бы тусклую первокурсную жизнь.
**
Он знал так много, что казалось, что всё на свете. Мог рассказывать свои истории часами, легко меняя темы и никогда не повторяясь. Для своих историй он использовал любую передышку, долгую паузу в разговоре, антракт в концерте, просто неспешные прогулки.
– Подожди меня здесь, – вдруг сказал Сергей, оборвав на полуслове очередной рассказ, – я сейчас.
И он вприпрыжку побежал через узкую улочку, по которой мы шли до тех пор довольно быстро, так как на вечере поэзии нас уже ждали. Я осталась стоять на пыльном тротуаре под серой унылой стеной. На противоположной стороне улицы Соболев уткнулся в цветочный киоск. «Торгуется, наверное, – с досадой подумала я, – не хочет, чтобы его слышали».
А Сергей уже возвращался, держа в руках небольшую корзинку, полную цветов. Нежные, белые и лиловые, цветы покачивали хрупкими головками в такт его шагам и издавали лёгкий ненавязчивый аромат.
– Гиацинты очень любил мой отец, – серьёзно и торжественно произнёс он, протягивая их мне.
Растроганная, я только и смогла кивнуть головой, прижала корзину к груди обеими руками и опустила лицо в цветы.
Соболев жил вдвоём с матерью и никогда до тех пор не рассказывал мне об отце.
**
И была у нас ночь любви. А затем было утро… Утро пасмурное, мрачноватое. Но даже это казалось хорошо: не пришлось мне делить ни с кем своё сказочное восхитительное настроение. У всех морды кислые, унылые, под стать погоде. И только я одна от радости сияла, как новая копейка. Хотя что-то давненько не попадалась мне монета такого достоинства. Но как полтинник с монетного двора – уж точно!